Муталибова можно было свергать, а Буша с Трампом нет главная тема

Во времена Советского Союза нам твердили о «незаживающих язвах капитализма». Тогда многие лишь усмехались, считая это идеологической риторикой, обязательной частью пропагандистского набора. И напрасно! Эти язвы не только не исчезли — они продолжают разъедать плоть Системы, поскольку представляют собой не временные отклонения, а ее органическую, неотъемлемую часть. Пора уже перестать брать это выражение в кавычки — это не метафора, а диагноз.

Народное восстание, охватившее Лос-Анджелес, — прямое следствие этих самых язв, очередной симптом хронической болезни. Да, этот бунт не в силах сокрушить Систему: ему не хватает четкой идеологии, лидеров, организации, тактической дисциплины и стратегической перспективы. Но тот факт, что подобные события повторяются, говорит не о случайности, а о системной закономерности.

Это не ошибка, а сбой в коде.

Восстание в Лос-Анджелесе 1992 года, как и нынешние протесты, не свергли Систему

Чтобы понять, насколько глубока и стара эта проблема, достаточно вернуться в май 1992 года — к тому самому восстанию в Лос-Анджелесе, которое потрясло весь мир. Тогда сцены, которые еще вчера казались экзотикой из голливудских блокбастеров, стали реальностью: тысячи протестующих, горящие автомобили, разграбленные магазины, дымящиеся руины и армия, спущенная с цепи против собственного народа. По официальным данным, тогда погибли 53 человека и около 11 тысяч были арестованы — крупнейшая волна задержаний в истории США.

Контекст был характерным: 1992 год, Америка празднует победу в холодной войне, Советский Союз развален, Восточная Европа в благоговейном ожидании «цивилизованных реформ», Франсис Фукуяма готовится издать свой «Конец истории», а либеральные утопии кажутся реальностью, обретшей плоть и кровь.

В это же время в Азербайджане с участием «американского обкома» организуется переворот против первого президента страны.

Восстание в Лос-Анджелесе было подавлено 5 мая, а уже 15 мая в Баку свергают власть. Попробовали бы вы тогда, в 1992 году, рассказать сторонникам либеральной мечты об американской вакханалии насилия, и вас бы тут же заклеймили, как врага демократии. Дескать, как вы посмели опорочить светоч свободы, страну, которая «экспортирует права человека»?!

А вот в это же время, в 1992 году в Баку свергли первого президента

Тем временем Америка, безжалостно расправляясь с собственными гражданами, продолжала преподавать всему миру уроки демократии. А в странах бывшего соцлагеря, от Балкан до Кавказа, интеллектуалы и политики с восторгом принимали дикий капитализм, вторгавшийся в их страны под эгидой «либерального порядка».

Большинство людей верит не в то, что они видят, а в то, во что им удобно верить. С этим охотно соглашается любой манипулятор, понимающий, как устроено массовое сознание. Ложь эффективна только тогда, когда поддержана машиной пропаганды. Ну, а те, кто не согласен, изменить ситуацию не могут — они скованы этическими рамками, тогда как противоположная сторона действует цинично, без правил, руководствуясь грубой силой и примитивной эмоцией.

В 1992 году, на фоне безжалостной расправы с собственными гражданами в Лос-Анджелесе, страны постсоветского пространства, ничего не замечая, продолжали мечтать о Соединенных Штатах Америки, как о «земле обетованной». И вот, спустя тридцать три года история повторяется: Лос-Анджелес вновь охвачен протестами, но никто по-прежнему не задает главный вопрос:

«Что же это за общество такое, если люди вновь и вновь вынуждены ради справедливости поднимать восстание — и снова оказываются подавлены государственным насилием?»

В 1992 году, на фоне безжалостной расправы с собственными гражданами в Лос-Анджелесе, страны постсоветского пространства, ничего не замечая, продолжали мечтать о Соединенных Штатах Америки, как о «земле обетованной»

Тогда, в 1992 году, формальным поводом послужило избиение чернокожего подростка Родни Кинга четырьмя белыми полицейскими. Оправдание властями действий полицейских стало точкой невозврата. На улицы вышли десятки тысяч. Насилие, хаос, грабежи — да, все это было. Но суть не в них, а в отчаянии, в накопившемся гневе, в ощущении, что справедливость в этой стране существует только для избранных. И в том, что протестующими были не только чернокожие. Это был редкий момент расового единства, когда афроамериканцы, латиносы, азиаты, белые оказались по одну сторону баррикад. Даже уличные банды прекратили на время враждовать друг с другом и вышли протестовать плечом к плечу со всем Лос-Анджелесом.

С 30 апреля по 5 мая город находился в состоянии войны. Власти, как водится, отреагировали силой: в Лос-Анджелес были введены 9 тысяч полицейских, 10 тысяч национальных гвардейцев, свыше трех тысяч морских пехотинцев. Позже выяснилось, что многие из погибших не участвовали в протестах - просто оказались не в том месте и не в то время. Арестованных было более 11 тысяч: 5500 чернокожих, 5600 белых. По оценкам страховых компаний, убытки от тех событий вошли в пятёрку крупнейших катастроф в экономической истории США.

Но куда более значимым был не материальный ущерб, а моральные издержки — потеря иллюзий, трещина в образе «страны безграничных возможностей», которая с тех пор только расширялась.

С 30 апреля по 5 мая город находился в состоянии войны. Власти, как водится, отреагировали силой: в Лос-Анджелес были введены 9 тысяч полицейских, 10 тысяч национальных гвардейцев, свыше трех тысяч морских пехотинцев

Система в Соединённых Штатах по-прежнему гниёт изнутри. Расизм, экономическое неравенство, полицейское насилие, социальная сегрегация не просто не лечатся, а наоборот, активно используются властью как инструменты контроля. Кому-то выгодно, чтобы общество постоянно находилось в состоянии внутренней напряжённости, в страхе и расколе.

Даже сам язык протеста стал поводом для криминализации. Люди выходят на улицы с лозунгами «Black Lives Matter», «No Justice — No Peace», «Defund the Police», после чего немедленно получают ярлыки радикалов, анархистов, внутренних врагов… Протесты становятся «угрозой демократии», а репрессии — «ответом закона». И те же самые люди, которые под предлогом борьбы с диктатурой бомбят другие государства, без малейших угрызений совести давят протест в собственной стране.

И вот что поражает: США, позиционирующие себя, как глобальный арбитр соблюдения прав человека, не могут обеспечить базовую справедливость для собственных граждан. И этот парадокс становится очевиден всё большему числу людей. Но американская Система, словно запрограммированная, не умеет ничего, кроме как подавлять, инкорпорировать, приспосабливать и мстить.

Система в Соединённых Штатах по-прежнему гниёт изнутри. Расизм, экономическое неравенство, полицейское насилие, социальная сегрегация не просто не лечатся, а наоборот, активно используются властью как инструменты контроля

Да, восстание в Лос-Анджелесе 1992 года, как и нынешние протесты, не свергли Систему. Но они оставили на ней шрамы. И с каждым новым циклом этих восстаний ткань общественного доверия все больше истончается. Отчуждение между гражданами и государством растёт. Сама идея «американской мечты» превращается в мем, а понятие «либеральные ценности» — в пустую риторику.

События повторяются не потому, что люди не выучили урок, а потому что урок был адресован не тем, кто должен был его усвоить. Власть не делает выводов, она лишь шлифует методы подавления. Но сколько бы ни шлифовали дубинку подавления, она все равно не заменит идеологию, справедливость и общественный договор. Если власть готова прислушиваться только при звоне разбитого стекла, это значит, что она уже давно утратила связь с обществом.

А потому новые восстания неизбежны. В обществе, где справедливость — привилегия, а не право, каждый акт бунта — это в каком-то смысле акт надежды. Надежды на то, что хотя бы завтра станет меньше унижения, меньше страха, меньше молчаливого согласия с несправедливостью. Ибо нельзя вечно глушить боль силой.

И если кто-то и вправду хочет мира, то ему придётся говорить о причинах. Не о поджогах, о мародёрстве и «врагах порядка», а о язвах, разъедающих Систему изнутри. Иначе всё повторится. Вновь и вновь. До тех пор, пока Система либо не рухнет, либо радикально не изменится.

Иначе — никак!