Американский эксперт о переговорах на Аляске: Путин может испытать НАТО на прочность Minval Politika

Сегодня, 15 августа, на Аляске состоятся переговоры американского лидера Дональда Трампа с российским президентом Владимиром Путиным. По словам помощника президента РФ Ушакова, центральной темой встречи станет война в Украине, «в том числе с учетом обсуждения, которое было проведено в Кремле 6 августа с участием специального посланника президента США Стива Уиткоффа». Кроме того, будут затронуты острые международные и региональные вопросы. В связи с предстоящим саммитом на Аляске Minval Politika обратился с вопросами к политологу, американскому эксперту Ирине Цукерман.

— Какие у Вас ожидания от встречи Трампа и Путина на Аляске? Будут ли достигнуты какие-то прорывные договоренности?

— Переговоры на Аляске с высокой вероятностью станут установочной сессией, на которой стороны проверят пределы повестки, язык возможных формул и взаимные «красные линии». Ожидается обмен сигналами о приемлемых параметрах разъединения, предотвращения эскалаций и минимальных шагах по гуманитарной и ядерной безопасности. На таком этапе дипломатия чаще решает задачу снижения риска, а не прорыва.

Существенные договоренности возможны в виде «малых пакетов», не требующих сложной ратификации и длительной верификации. К ним относятся расширение каналов военной деэскалации, обмен удерживаемыми лицами, укрепление режима безопасности вокруг критической инфраструктуры и энергетики. Такие шаги создают политический ресурс для более тяжелых переговоров, не переоценивая готовность сторон к компромиссу по фундаментальным вопросам.

Фактор внутренней политики будет определяющим ограничителем. Обе стороны опираются на аудитории, требующие сохранять жесткую риторику и не допускать уступок, которые могут быть интерпретированы как слабость. Это уменьшает вероятность «большой сделки», но не исключает точечных решений, полезных для управления конфликтом.

Если будет затронута тема прекращения огня, то в наилучшем случае появится рамка, а не немедленная фиксация. Речь может идти о принципах: верифицируемость, последовательность шагов, привязка к механизмам контроля и ответственность за нарушения. Конкретика, как правило, переносится в рабочие группы и требует времени.

Переговорная динамика может усилиться вокруг вопросов, где интересы перекрываются. Сюда относится снижение вероятности непреднамеренного инцидента между вооруженными силами, ограничение дальности и режимов применения отдельных вооружений, а также прозрачность по размещению систем, повышающих риск расширения конфликта. Такие темы более пластичны, чем территориальные или статусные.

Экономическая составляющая, включая санкционные сигналы, логично появится как инструмент влияния, а не как предмет немедленного торга. Возможны условные ориентиры, при которых отдельные секторальные ограничители обсуждаются как функция соблюдения будущих договоренностей. Это создаст стимулы без преждевременной политической цены.

Общий баланс ожиданий тяготеет к техническому прогрессу без политической сенсации. Сохранение каналов, формализация механизмов безопасности и подготовка площадок для последующих раундов выглядят наиболее реалистично. Любой шаг, выходящий за эти рамки, потребует синхронизации с союзниками и готовности к сложной публичной защите.

— Что Вы можете сказать об отсутствии украинской стороны и союзников Киева на Аляске? Не играет ли это на пользу Путину?

— Отсутствие украинской стороны и союзников Киева создает неблагоприятную картинку независимости процесса для тех, кто ратует за принцип «никаких решений об Украине без Украины». Символически это добавляет Москве пространство для риторики о двусторонней «сделке великих держав». Такая оптика может подрывать доверие к процессу в Киеве и усложнить последующее согласование.

Однако практическая дипломатия часто начинается с «процесса о процессе», где обсуждаются лишь рамки и технические предохранители. На данном этапе отсутствие третьей стороны не означает вынесения финальных решений, затрагивающих украинский суверенитет. Любые устойчивые договоренности потребуют включения Украины на этапе содержания, а не только процедур.

Существует и рисковая сторона для Москвы. Если процесс выглядит как попытка обойти Киев, возрастает вероятность жесткой реакции со стороны партнеров Украины, что сужает горизонт реальных послаблений или признаний, на которые рассчитывает Кремль. Отрицательное политическое эхо может свести к минимуму начальный тактический выигрыш.

Для Вашингтона формат раннего двустороннего контакта может выполнять функцию разведки переговорного поля. По итогам возможно разветвление в сторону многосторонних площадок с подключением Украины и ключевых европейских партнеров. Такой маршрут снижает издержки неудачи и дает пространство для корректировки. Риторический капитал Москвы от подобной картинки имеет краткосрочный характер. Вопрос легитимности урегулирования неизбежно упирается в согласие Киева, институциональные гарантии и режимы мониторинга. Без этого любая схема будет восприниматься как временная пауза, а не как устойчивый политический результат.

Подключение союзников на следующих этапах способно нейтрализовать часть исходного символического дисбаланса. Важна прописанная заранее логика расширения формата, чтобы не возникало впечатления фиктивного допущения постфактум. Четкая дорожная карта участия усилит доверие и повысит цену для нарушителя. Следовательно, начальный формат действительно может давать Путину аппаратуру для внутреннего и внешнего пиара, но его полезность ограничена. Без включения Украины и партнеров на стадии содержательных решений этот ресурс выдыхается, а издержки для Москвы растут. Жизнеспособность процесса потребует разворота к инклюзивной конструкции.

— Чем обусловлен выбор места встречи?

— Выбор Аляски объясняется сочетанием символики, логистики и политической нейтрализации европейских ассоциаций. Территория США фиксирует контроль над безопасностью и медийным контуром, но географическая близость к России через Берингов пролив снижает драматизм поездки и демонстрирует практичность. Такой баланс уменьшает пространство для интерпретаций о слабости стороны, принимающей гостей.

Аляска исторически связана с эпизодами американо-российского взаимодействия в Арктике, что позволяет опереться на тему прагматической кооперации в экстремальных условиях. Отсылка к поисково-спасательным миссиям, арктическим нормам и экологическим рискам формирует фон, где приоритетом является безопасность. Эта рамка благоприятна для разговоров о деэскалации.

С точки зрения внутренней политики, выбор удаленной локации упрощает контроль над повесткой и протестной активностью. Ограниченная инфраструктура медиа и предсказуемые протоколы доступа снижают вероятность нежелательных информационных сюрпризов. Для переговорщиков это означает больше времени на закрытые дискуссии и меньше отвлечений.

Внешнеполитически локация выводит встречу из европейского театра, нагруженного ожиданиями, обязательствами и конкурирующими посредниками. Отказ от европейских столиц минимизирует сравнения с историческими саммитами, где создавались завышенные ожидания. На Аляске проще удержать статус «технической сессии», а не «судьбоносной конференции».

Логистические преимущества включают прямые военные и правительственные каналы обеспечения, привычные для американской стороны. Наличие объектов, способных принять высокоуровневые делегации при повышенных требованиях к секретности, упрощает организацию. Риск-менеджмент по физической защите и киберпериметру выглядит управляемым.

Символически Аляска подчеркивает суверенный, а не многосторонний характер этапа, сохраняя возможность последующей европейской или азиатской фазы уже в расширенном формате. Это позволяет сочетать автономию первого шага и гибкость продолжения. При необходимости можно добавить региональную составляющую, касающуюся Арктики.

Наконец, выбор площадки аккуратно сигнализирует прагматизм. Вместо престижной сцены, подталкивающей к громким заявлениям, выбрано пространство функционального диалога. В таких условиях легче производить «тихий» прогресс и избегать ловушки чрезмерных ожиданий.

— Есть опасения, что в случае договоренности о прекращении огня Россия воспользуется этой паузой, чтобы улучшить свои позиции на фронте. Вы согласны?

— Любая пауза в боевых действиях несет риск оперативной регенерации для сторон, и Россия — не исключение. Прекращение огня может быть использовано для пополнения личного состава, перегруппировок и насыщения рубежей средствами разведки и артиллерии. Промышленная адаптация к выпуску дронов, боеприпасов и средств радиоэлектронной борьбы также получает временной коридор.

Чтобы сузить этот эффект, параметры прекращения огня требуют четких запретов на инженерное развитие переднего края, перемещение ударных средств и разведывательную активность в серой зоне. Верифицируемые дистанции отвода, запреты на передислокацию определенных систем и прозрачные уведомления о ротациях создают издержки для нарушителя. Без этого пауза превращается в цикл усиления.

Ключевой вопрос заключается во внешних потоках вооружений и компонентов. Если каналы импортозамещения и параллельного ввоза остаются широкими, пауза усиливает промышленный потенциал и устойчивость логистики. В ответ комбинация экспортного контроля, инспекционных механизмов и мониторинга финансовых трасс может уменьшить эффект «тихой мобилизации».

Информационное измерение также важно. Любая сторона будет предъявлять оппонента нарушителем, добиваясь перераспределения ответственности. Стандартизированная система инцидент-репортов, привязанная к нейтральным наблюдателям и техническим средствам контроля, снижает пространство для манипуляций и облегчает принятие ответных мер.

Санкционный трек логично связывать с соблюдением не только «тишины», но и запретов на расширение плацдармов. Условные и обратимые экономические стимулы позволяют конвертировать соблюдение в политическую выгоду, а нарушения — быстро наказывать. Такая цена времени уменьшает привлекательность затяжной паузы для одностороннего укрепления.

Военная наука указывает, что даже ограниченная пауза может быть использована для улучшения обороны, что затруднит последующие наступательные действия. Поэтому сторонам, рассчитывающим на возвращение маневра, важны оговорки о допустимых инженерных работах, уровне фортификации и применении дистанционного минирования. Без этих рамок изменится тактический баланс. Итоговая уязвимость любого прекращения огня состоит в том, что оно одновременно средство снижения потерь и окно для накопления ресурса. Структура соглашения должна минимизировать второе, не разрушая первое. В противном случае пауза станет лишь передышкой перед более интенсивной фазой боевых действий.

— Существует мнение, что на встрече Путин и Трамп будут обсуждать вопрос «обмена территориями».

— Гипотеза «обмена территориями» противоречит базовым нормам международного права о непризнании приобретений силой и сталкивается с непреодолимыми политическими барьерами. Формализация таких обменов создала бы прецедент, подрывающий систему гарантий границ в Европе и за ее пределами. Для западных столиц это сопряжено с долговременными издержками легитимности. Даже в предположении обсуждения креативных моделей суверенитета устойчивость подобных схем сомнительна. Долгосрочные аренды, совместные администрации или «специальные режимы» требуют согласия населения и многоуровневых гарантий безопасности, которых трудно достичь в условиях высокой взаимной недоверчивости. Референдумные конструкции, проведенные в зоне конфликта, не воспринимаются как легитимные.

Реалистичнее ожидать разговоров не о территориях, а о функциональных зонах безопасности и энергетических узлах. Могут обсуждаться охранные периметры вокруг объектов критической инфраструктуры, условия эксплуатации атомной станции и коридоры для гуманитарных или экономических целей. Это снижает риски без затрагивания вопроса суверенитета.

Иногда под «обменом» ошибочно понимают зеркальные шаги по отводу сил, деэскалации или обмену удерживаемыми лицами. Такие меры возможны и полезны, они регулируют безопасность на конкретных участках. Их не следует путать с изменением статуса территорий. Политическая экономика сделки, предполагающей территориальные уступки, будет разрушительной для Киева и крайне рискованной для Вашингтона. Любая попытка закрепить «новую реальность» юридически столкнется с отказом значительной части международного сообщества. Это повлечет долгосрочные санкционные и правовые последствия, нивелирующие краткосрочную стабилизацию.

Для Москвы подобная повестка привлекательна как способ зацементировать контроль, но международная цена закрепления силовых приращений остается высокой. Внутренняя легитимация не компенсирует стратегические ограничения, которые производит такой прецедент. Риски вторичных эффектов для союзников и партнеров также возрастают. Следовательно, разговоры о «территориальном обмене» выглядят больше как информационные пробросы, чем как рабочий предмет сделки. Переговорное пространство, вероятно, сместится к режимам безопасности, инспекциям и техническим гарантиям, где компромисс достижим. Суверенитет и границы остаются в зоне принципиальных разногласий.

— Путин, по-Вашему, заинтересован в прекращении войны?

— Интерес Путина к прекращению войны носит инструментальный характер и определяется соотношением издержек и выигрышей на горизонт планирования. При сохраняющейся способности удерживать линию фронта и адаптировать экономику к санкциям предпочтительным вариантом видится «заморозка», фиксирующая приобретения и переводящая конфликт в хроническую фазу. Такая конструкция обслуживает задачу времени и истощения оппонента.

Мотивами к паузе служат ресурсные ограничения, кадровые потери и технологическая деградация. Наличие форс-мажорных рисков, включая вероятность непреднамеренной эскалации, подталкивает к договоренностям по предохранителям. Однако они желательны в форме, не требующей политически чувствительных уступок.

Внешнеэкономическая среда, логистика и роль третьих стран влияют на расчет. Если удается поддерживать параллельные цепочки поставок и экспортные доходы, ценность немедленного мира снижается. Если же издержки растут и каналы сужаются, интерес к прекращению боевых действий возрастает, но преимущественно на условиях фиксации статус-кво. Политическая стабильность внутри элитной коалиции также выступает переменной. При наличии консенсуса вокруг долгой игры стимулы к миру ограничены, при признаках усталости и недовольства они усиливаются. В любом случае предпочтительна формула, позволяющая представить паузу как стратегическое достижение.

Важна и перспектива военного цикла. Если есть ожидание улучшения положения через несколько месяцев за счет обучения, оснащения и ротаций, интерес к длительной паузе выше. Если прогноз неблагоприятен, возникает искушение форсировать события до наступления окон возможностей у противника.

В публичной риторике может звучать готовность к переговорам, но содержание этой готовности обычно привязано к условиям, закрепляющим де-факто контроль и ограничивающим уязвимость. Мир без таких гарантий воспринимается как угроза, а не как решение. Следовательно, речь идет о прагматичном использовании дипломатии для укрепления текущих позиций.

Одним из скрытых расчетов, который может определять интерес Путина к временной паузе, является проверка прочности и решимости НАТО, особенно в отношении применения статьи 5 Вашингтонского договора. Если удастся стабилизировать украинский фронт на выгодных условиях, Кремль может сосредоточиться на гибридных операциях против стран Балтии — Латвии, Литвы и Эстонии. Речь не обязательно пойдет о прямом военном вторжении на раннем этапе. Более вероятно наращивание давления через провокации на границе, кибератаки, создание очагов внутренней нестабильности среди русскоязычного населения и инспирирование инцидентов, которые будут выглядеть как «серые зоны» в трактовке статьи 5.

Такая стратегия даст возможность Москве измерить политическую волю и военную готовность альянса без немедленного перехода к полномасштабной конфронтации. Если реакция НАТО окажется вялой, либо ограниченной заявлениями без ощутимых военных последствий, это будет воспринято как сигнал к дальнейшему расширению давления, включая создание плацдармов для более масштабных операций. Для Кремля это не только способ отвлечь внимание Запада от Украины, но и шанс расшатать систему коллективной обороны, на которой держится сдерживание России в Европе.

Таким образом, интерес Путина к миру может быть парадоксальным — не как к окончанию военной экспансии, а как к передышке для подготовки следующего этапа, включающего тестирование прочности границ НАТО на северо-восточном фланге. Это делает любую паузу потенциально опасной, если она не сопровождается усилением оборонных и политических механизмов реагирования в странах Балтии.