Спрут Эчмиадзина и его последний католикос ОБЗОР от Эльчина Алыоглу

Автор: Эльчин Алыоглу, директор Baku Network, специально для Day.Az

Католикос всех армян Гарегин II бросил фразу, от которой даже в тишине Эчмиадзина стало слышно, как трескаются камни: "Я не отрекусь от католикосата, даже если придется управлять из тюрьмы".

Не покаяние. Не исповедь. Вызов. Ультиматум, произнесенный в рясе. Так не говорят святые. Так говорят те, кто боится потерять власть.

Слова, сказанные с амвона, обнажили суть того, что давно пряталось под золотыми ризами и тяжелыми хоругвями. Эчмиадзин, некогда символ веры, превратился в цитадель контроля. Католикос - в монарха, охраняющего трон. И когда этот трон зашатался, зазвучала угроза: если нужно, я буду править из камеры. Не служить - править. Не молиться - командовать.

Так рухнула последняя маска. С этой минуты речь не о Церкви, не о Боге и не о духовной миссии. Речь о системе, которая не умеет уходить. Которая держится за власть до последнего вздоха. Которая готова превратить алтарь в баррикаду.

И вот теперь - вопрос ко всему армянскому обществу: что сильнее - вера или страх?

Потому что тот, кто клянется управлять из тюрьмы, уже давно построил свою тюрьму сам - из лжи, из тщеславия, из неприкасаемости.

Так кто вы, католикос? Пастырь или суверен? Монах или олигарх в пурпуре?

В Баку, городе дела и прагматизма, где не разговаривают о мире - а строят его кирпич за кирпичом, очень хорошо видно, что происходит в Армении. Там, где служение должно быть смирением, оно стало бизнесом. Там, где алтарь должен быть светом, он стал штабом. Эчмиадзин сегодня - не церковь. Это бункер. И на вершине этого бункера сидит человек, имя которого давно не о вере, а о власти: Гарегин II. Ктрич Нерсесян. Последний католикос старой эпохи лжи.

Слушаем внимательно. Он говорит, что будет "править из тюрьмы". Что это? Вдохновенный голос мученика? Нет. Это не духовный подвиг. Это не "я приму страдания". Это политический шантаж в рясе. Это вызов государству. Это попытка сказать: "Я не уйду. Даже если меня посадят - я останусь центром влияния. Я - не фигура Церкви, я - Церковь". То есть к чему зовут? К сопротивлению. К расколу. К мобилизации. К неповиновению.

Вдумайтесь. Откуда вообще в голове священнослужителя фраза "править из тюрьмы"? Это язык духовника? Это лексика монаха, добровольно отрекшегося от земного? Или это язык человека, который видит в Церкви не храм, а рычаг власти? Он не собирается уходить, потому что отставка раскроет самое страшное: кто платил, сколько платили, куда уходили деньги, кого покупали, кого подкармливали, кого благословляли.

Вот об этом и речь. Эчмиадзин превратился в финансовую машину. Не просто "религиозный центр", не просто место паломничества. Сеть. Глобальная сеть. Диаспора - как донор. Приходы - как насосы. Деньги - как кровь, перекачиваемая в сердце системы. На официальных плакатах это называется "поддержка веры" и "помощь общинам". В реальной практике это слишком часто означает политическое лоббирование, пиар, давление, создание идеологического тумана и подпитку реваншистских настроений.

По сути это не Церковь. Это фонд. Это корпорация, торгующая памятью, болью, обидой, "исторической миссией", мифом о вечной исключительности. Это высасывает деньги из эмоционально связанной диаспоры, а потом эти деньги, как тягучая смола, текут в Ечмиадзин, а оттуда - в проекты, которые отнюдь не про смирение и не про покаяние. Это не ночлежка для бедных. Это дворец. Это резиденция с высоким забором. Это "не входить". Это элитарная зона. Это частное королевство.

Где аскеза? Где "отречение от мира"? Где образ служителя? Где тот самый монашеский идеал, которым с детства кормят паству? На словах - аскет. На деле - хозяин. И этот хозяин так привык к положению, что уже не различает "церковь" и "я". Точнее: не различает сознательно.

Теперь - о главном ударе по моральному основанию католикосата. Столкновение католикоса с государственной властью уже давно не про "богословие". Там звучат куда более жесткие вещи: обвинения в нарушении обета безбрачия, разговоры, что у человека, принявшего монашество и обязавшегося жить в целомудрии и безбрации, есть дочь. Для человека, ставшего епископом, архиепископом, католикосом именно на основании этого обета, это не сплетня. Это не "скандал в желтой прессе". Это смертельный удар по легитимности. Если это подтверждается - это конец. Это означает, что все здание, вся карьера держались не на святости, а на лжи.

Это значит, что весь этот пурпур и весь этот трон - не Божественное призвание, а политическая узурпация. Это значит, что человек, не имеющий духовного права сидеть на этом троне, сидит там десятилетиями - и диктует правила. Это не просто грех. Это фальсификация института. Это симулякр святости.

И вот скажите: такой человек призывает паству к смирению? К покаянию? К "вечной верности церкви"? Какое покаяние может проповедовать тот, кто сам демонстративно не кается ни в чем, а вместо этого грозит всем, что "будет править даже из камеры"? Это не пастырь. Это босс. Это феодал в рясе. Это хозяин штаб-квартиры.

И здесь мы подходим к самой грязной тайне. Церковь, которая обязана быть силой мира, в действительности слишком часто становится силой эскалации. Слишком часто голос из Эчмиадзина - не голос мира, а голос реваншизма. В тот момент, когда политические круги уже вынуждены, скрипя зубами, рассматривать мирный договор с Азербайджаном, речь из-за алтаря звучит совсем иначе: "борьба", "испытание", "стойкость", "не бойтесь врага". Это что? Это слова духовного наставления? Или это подстрекательство к новому витку конфликта? К новой крови?

И кто рядом с этой риторикой? Кто всегда рядом? Кто идет в связке с церковной пропагандой "национальной миссии"? Старые реваншистские структуры. Те самые, кто десятилетиями поджигал армян идеей "исторической справедливости", кто воспитывал новое поколение не в культуре мира, а в культе возвращения любой ценой. То есть церковь не просто комментирует политику. Она влезает в нее по горло. Она пытается диктовать кабинету министров - кто должен уйти, кто должен править, какую линию должна держать страна. Это уже не духовное пастырство. Это попытка параллельной власти.

Смотрите, как это выглядит со стороны. Государство формально отделено от Церкви. Но Церковь разрешает себе говорить государству: "Уходи". Или: "Мы не признаем этот путь". Или: "Мы будем бороться". И одновременно Церковь, которая должна быть моральным арбитром, внезапно оказывается в роли центра влияния, куда сходятся все силы, не желающие никакого компромисса, никакого мира, никакого признания реальности после поражений и капитуляций.

Что это, если не попытка удержаться на руинах при помощи последней карты - карты "священной миссии", карты "исторического призвания народа", карты "нас хотят уничтожить, значит мы не имеем права отступить"? Это что, религия? Нет. Это политическая технология. Самая циничная. Самая грязная. Потому что она торгует не нефтью, не газом, не акциями. Она торгует страхом и болью народа.

Теперь - вопрос, самый тяжелый. Где был голос католикоса и всей этой машины, когда на оккупированных территориях уничтожались мечети? Где были громовые проповеди о грехе вандализма, когда мусульманские святыни осквернялись и превращались в хлев? Где были слезы о попранном священном пространстве другого народа? Или там, где унижали чужие святыни, это уже не грех? Там уже "так надо", "это политика", "это наша историческая правда"? Как это назвать? Это называется просто. Это называется исламофобия в действии. И это - не ошибка. Это - позиция.

И тут появляется еще одна черта: двойной стандарт. Внешне - риторика "духовности", "миссии христианского народа", "мы - первые, древние, избранные". Внутри - полное презрение к чужой вере, к чужой культуре, к чужому наследию. Это не просто лицемерие. Это идейная порча. Это духовная болезнь. Это хищник, прикрытый иконой.

Гарегин II - это не патриарх реформы. Это не человек, который пытается вытянуть свой народ из фантомных болей проигранной эпохи и привести к трезвой, болезненной, но реальной нормализации. Это последний хранитель великого самообмана. Последний жрец Мифа. Он - католикос болезни, которая существует только в головах и на пропагандистских баннерах.

Поймем самую простую вещь. Вся его система держится на трех китах:

Первое. Деньги. Огромные деньги. Деньги приходят под лозунг "духовной миссии", а используются, мягко говоря, не всегда на духовные задачи. Диаспора платит за "борьбу", за "дело", за "историческую справедливость", потому что ей продают красивую, сакрализованную сказку. Эта сказка - топливо.

Второе. Миф. Миф о "вечной Армении", о "сакральной земле", о "историческом предназначении", о том, что поражения - это не поражения, а этапы долгого крестного пути. Крестный путь бесконечен. Значит, поражения не требуют признания. Значит, ответственность никому не нужна. Удобная конструкция, не правда ли?

Третье. Личный статус. Власть как личная собственность. Трон как кресло пожизненного гендиректора. Истерическое "я не уйду даже в тюрьме" - это не призыв к жертве. Это заявление: "Я не подчиняюсь ни государству, ни канону, ни моральной ответственности. Я подчиняюсь только сам себе". Это прямой вызов. Это попытка переписать понятие "церковь" как "я плюс мои люди и мои деньги".

И вот тут важно сказать вслух - без экивоков. Эта модель больше не работает. Внутри Армении ее уже открыто считают опасной для самой государственности, потому что она не про мир и не про компромисс, она про саботаж и уличную мобилизацию. А снаружи ее видят как фабрику реваншизма, а не как религиозный институт. То есть образ сожжен. Аура уничтожена. Святость испарилась. Осталось чистое политическое месиво.

Дальше вопрос уже не богословский. Дальше вопрос предельно практичный. Либо система признает, что она больна, и вырезает опухоль - со всей болезненностью, кровью, стоном, с риском потерять лицо. Либо опухоль продолжает расти до тех пор, пока не убьет весь организм. Тут даже метафоры лишние. Это и есть медицинский диагноз: некроз. Некроз моральной ткани.

Поэтому требование его ухода - не прихоть и не месть. Это не "расправа Пашиняна". Это не "светская атака на духовность". Это необходимость санитарной очистки. Это попытка спасти хоть какие-то остатки церковного авторитета внутри Армении. Потому что оставьте его - и Эчмиадзин окончательно перестанет быть воспринят как религиозный центр. Он станет штабом одной политической секты. Секты, питающейся культами поражений, ненавистью к соседям и деньгами диаспоры.

Гарегин II не уйдет добровольно. По крайней мере - он сам так дает понять. Почему? Потому что его уход - это финансовая ревизия. Это вскрытие архивов. Это аудит потоков. Это вопросы неудобным людям. Это раскрытие связей. Это "кто с кем делил пожертвования". Это "кого кормили из церковных фондов". Это "за что конкретно платили лоббистам". Это, в конце концов, вопрос: а сколько из собранного шло реально бедным, сиротам, семьям погибших, а сколько растворялось в "поддержание миссии"?

И еще. Его уход - это конец мифа. Потому что с уходом католикоса эпохи войны, эпохи оккупации и фантомной империи, уходит символ этой эпохи. А если символ уходит, миф умирает. Это удар не только по человеку. Это удар по целому классу, по целому пласту, который жил реваншизмом как профессией.

Вот почему он хватает кресло до крови. Вот почему звучат угрозы стиля "я буду править из камеры". Потому что он понимает: без него миф начнут разбирать по косточкам. А там кости гнилые. Там нет великой мессианской тайны. Там тупо деньги, пропаганда и политический шантаж.

... Гарегин II это не страдающий исповедник. Это не узник совести. Это не "последний бастион веры". Это человек, который поставил себя выше канона, выше паствы, выше закона, выше мира. Это человек, при котором церковь превратилась в штаб войны. Это человек, при котором духовность стала обслуживающим персоналом политической истерики. Это человек, при котором молчали, когда осквернялись мечети, и разжигали, когда речь шла о мире.

Его время кончилось. И это не вопрос вкуса, не вопрос симпатий, не вопрос "любит - не любит". Это вопрос выживания. Пока этот человек сидит в Эчмиадзине, Армения будет оставаться заложницей давно проигранной войны. Пока он контролирует риторику, страна не выберется из зацикленного ужаса "мы не проиграли, нам помешали". Пока он держит за горло церковный аппарат, разговор о честном мире будет восприниматься как "измена", а не как единственный шанс не утонуть.

Значит, формула проста.

Уйди, Ктрич Нерсесян. Пошел вон! Дай хотя бы теоретическую возможность для мира.

Потому что если не уйти - не будет ни мира, ни покаяния, ни внутреннего очищения. Будет только медленное сгнивание института, превращение Церкви в приватизированный штаб и сползание самой страны в роль прикормленной фан-зоны одного обанкротившегося мифа.

И тогда на мосту истории не останется даже слов. Останется только диагноз.

Некроз.