Златко Хаджидедич: Концепция гиперкапитализма привела к власти на Западе авторитарный национализм ИНТЕРВЬЮ

Приход Дональда Трампа к власти, а также рост популярности правых партий в европейских странах свидетельствует лишь об одном — леволиберальная повестка в Европе уступает позиции правым традиционалистам. При этом приход к власти правых сил в Европе и, в частности, в Германии исторически нередко сопровождался обострением конфликтов и возвращением европейских стран в орбиту крупной геополитической конкуренции.

Однако доктор политических наук Университета Сараево и магистр философии (MPhil) в области государственного управления Лондонской школы экономики и политических наук (LSE) Златко Хаджидедич в интервью Vesti.az отметил, что правые силы в современном мире приходят на смену эпохе национальных государств.

Златко Хаджидедич — эксперт, специализирующийся на анализе взаимосвязей между национализмом, либерализмом и капитализмом. Его исследования отличает междисциплинарный подход, объединяющий политическую науку, историю и социологию. Он автор таких работ, как Nations and Capital: The Missing Link in Global Expansion («Нации и капитал: недостающее звено в глобальной экспансии») и Forced to be Free: The Paradoxes of Liberalism and Nationalism («Вынужденные быть свободными: парадоксы либерализма и национализма»). В этих книгах он развивает оригинальные теории о том, как национализм стал инструментом глобального расширения капитализма и как либерализм неизбежно приводит к усилению националистических тенденций.

— Здравствуйте, доктор Хаджидедич. Спасибо, что согласились дать интервью нашему изданию. В одной из ваших книг вы еще задолго до нынешних событий предсказывали рост влияния правых сил в Европе. На чем основывался этот прогноз?

- Я предпочитаю рассматривать правые силы как проявление более широкой категории — радикализированного, авторитарного национализма. В своей книге «Нации и капитал: недостающее звено в глобальной экспансии» (Routledge, 2022) я исследую связь между капитализмом и национализмом и выдвигаю общую теорию причинно-следственных связей между ними. Это можно кратко выразить формулой, вынесенной в заголовок второй части книги: «Нет капитализма без национализма». Чтобы понять нынешний подъем правого, авторитарного национализма, необходимо прежде всего разобраться в логике этих взаимоотношений.

Многие исследователи, в том числе такие авторитетные теоретики, как Эрнест Геллнер и Бенедикт Андерсон, признавали наличие связи между капитализмом и национализмом, но рассматривали национализм как побочный исторический продукт развития капитализма. Я же показываю, что национализм был сознательно сконструирован как инструмент, с помощью которого капитализм мог укрепить свои позиции в обществе и обеспечить собственную устойчивость.

Почему национализм оказался жизненно необходимым для капитализма? Потому что капитализм изначально создает механизм неравного обмена, делающий процесс накопления богатства непрерывным и потенциально безграничным. Но при этом постоянное накопление капитала неизбежно приводит к формированию все более многочисленных обездоленных масс, лишенных собственности и власти. Возрастающее социальное неравенство становится одновременно и условием, и угрозой для существования системы, поскольку усиливает риск массовых протестов и дестабилизации.

Чтобы сохранить структуру капиталистической эксплуатации, не изменяя ее фундаментальных основ, системе понадобился своего рода «социальный клей» — идеология, маскирующая и одновременно закрепляющая реальное социальное расслоение. Этим клеем стал идеал абсолютного социального единства, предполагающий, что и эксплуататоры, и эксплуатируемые якобы имеют равные права, общие интересы и единую идентичность. Этот идеал лег в основу концепции нации — нового символического образования, которое объединяет разноклассное общество в рамках общего правового поля, представляющего собой якобы универсальный общественный интерес.

Национальное государство, таким образом, стало важнейшим инструментом капиталистических элит. Пока народы, оформленные как «нации», изолированы друг от друга националистическими идеологиями и границами, элиты действуют сквозь эти границы, укрепляя свое глобальное влияние. Эта модель успешно работала на протяжении длительного времени.

Но начиная с 1980-х годов, неолиберальная революция резко усилила социальное расслоение, и классический национализм, основанный на либерально-демократических принципах, уже не справляется с задачей маскировки растущего неравенства. Капиталистические элиты нашли ответ в новой, более действенной форме национализма — радикальной и авторитарной.

Это возрождение авторитарного национализма знаменует собой переход капитализма в новую фазу — гиперкапитализм, в рамках которого неограниченное извлечение капитала охраняется политикой жесткой национальной консолидации. Именно этим объясняется подъем тех политических сил, которые отстаивают подобный национализм и рассматривают его как conditio sine qua non — условие, без которого невозможна дальнейшая стабильность капиталистической системы. Эта модель уже начинает завоевывать Европу — и, скорее всего, станет глобальной.

— Европейские элиты и либеральные круги сегодня активно сопротивляются подъему правых сил, опасаясь их влияния. У них есть свое представление о будущем Европы. В чем заключается это видение? Ведь, по сути, и либерально-левые группы тоже стремились к доминированию своих стран — чем тогда их подход принципиально отличается?

- Сам ваш вопрос показывает, что эти две группы — либералы и правые — функционируют как отдельные и противоположные лишь на «поверхности». Если заглянуть глубже, станет ясно: авторитарный национализм и силы, которые его реализуют, представляют собой продукт неолиберального капитализма.

Неолиберальная революция декларировала своей целью глобализацию. Неолибералы провозгласили «конец национального государства» и даже «конец истории» — в том понимании, что история якобы завершилась с победой глобального рынка и либеральной демократии, а противоборство идеологий и государств ушло в прошлое. Согласно их видению, мир должен был слиться в единое глобальное пространство, управляемое универсальной системой неолиберального капитализма.

Однако, как я уже отмечал, этот самый капитализм породил все более растущий разрыв между сверхбогатыми и всеми остальными. И хотя это представляется как побочный эффект, на деле именно в этом и заключалась его основная цель — обеспечить дальнейшее обогащение привилегированных за счет общества и государства. Это привело к формированию того, что я называю гиперкапитализмом — системой, в которой рост капитала не знает пределов. Но именно этот неограниченный рост и вызвал дестабилизацию самой системы. И в какой-то момент национализм, основанный на либерально-демократических принципах, перестал справляться с задачей сглаживания социального напряжения.

Чтобы сохранить устойчивость глобального порядка, гиперкапитализм был вынужден ввести новую форму национализма — более сильную, авторитарную. Так, вместо «конца национального государства» мы столкнулись с его перерождением — в виде возрожденного авторитарного национализма, при котором государства снова входят в фазу взаимного противостояния.

Но ключевое заключается в следующем: несмотря на это возвращение государств на авансцену, неолиберальные принципы — в частности, неравное распределение богатства — остались в силе. И они принимаются и поддерживаются как так называемыми либералами, так и так называемыми правыми популистами. Их якобы конфликт во многом является иллюзией. Обе стороны служат реализации одного и того же проекта — гиперкапиталистического. Просто либеральные элиты постепенно уступают место правым националистам, и это означает лишь одно: мир движется от демократии к авторитаризму в большинстве национальных государств.

— Один из наиболее острых пунктов разногласий между либерально-левыми кругами и правыми традиционалистами связан с вопросами гендерной политики, идентичности и прав ЛГБТ. На ваш взгляд, могла ли избыточная настойчивость в продвижении этих тем, особенно в образовательной среде, сыграть обратную роль — вызвав отторжение у части общества и тем самым способствуя росту популярности правых сил?

- Как я уже отмечал, современные правые — это не традиционалисты. Напротив, они являются продуктом гиперкапитализма — финальной стадии неолиберальной революции 1980-х годов, которая внесла в капиталистическую систему новые, более агрессивные принципы. Их цель — не возвращение к «традиционным ценностям», а формирование авторитарных режимов в национальных государствах по всему миру.

Идеология, которую они используют, представляет собой жесткую форму авторитарного национализма, полностью оторванную от либерально-демократических принципов. Это в равной степени касается Дональда Трампа, Владимира Путина, Реджепа Тайипа Эрдогана, Виктора Орбана, Нарендры Моди и других лидеров, которые трансформируют демократические институты в механизмы автократии.

Кроме того, я не считаю, что сегодня существуют подлинные левые либералы. Левые, как политическая сила, были фактически уничтожены той самой неолиберальной революцией. Современные либералы — это, по сути, неолибералы. И с этой позиции они гораздо ближе к классическим правым, особенно в вопросах распределения богатства. Для них не является проблемой, если все мировое богатство сосредоточится в руках одного человека — скажем, Илона Маска, — при условии, что он не будет демонстративно приветствовать кого-либо нацистским салютом.

В рамках ценностной системы гиперкапитализма — фазы, основанной на безграничной экстракции капитала и авторитарном национализме, — ЛГБТ-активизм зачастую подается в поляризующей форме. Сознательно или нет, подобный подход способен оттолкнуть значительную часть общества и создать основу для обратной реакции — именно ту почву, которую затем используют в своих интересах правые националисты.

Таким образом, несмотря на внешние противоречия, и либералы, и правые в конечном итоге действуют в логике одной и той же системы — системы, которая ставит приоритет гиперкапиталистической устойчивости выше принципов социальной справедливости.

— Если правые силы придут к власти в Германии и других европейских странах, как, по-вашему, будут развиваться события? Какие шаги они, на ваш взгляд, предпримут в первую очередь? Считаете ли вы, что они начнут сокращать финансирование тех государств, которые сочтут для себя второстепенными или ненужными? И могут ли такие действия, на ваш взгляд, спровоцировать новые конфликты — как внутри Европы, так и за ее пределами?

- Логика, которую я уже описал, делает приход правых сил к власти в Германии крайне вероятным. Формально партия «Альтернатива для Германии» (AfD) исключена из состава будущего правительства. Однако на практике победивший Христианско-демократический союз (CDU) перенял значительную часть ее политической программы — и, судя по всему, намерен реализовать ее ключевые положения. Таким образом, внешне AfD может остаться вне власти, но ее идеи будут фактически определять политическое будущее Германии.

Главный акцент такой программы — на суверенитете нации, как в экономическом, так и в политическом измерении. Это роднит ее с программами Дональда Трампа, Нарендры Моди или Виктора Орбана. Иными словами, с точки зрения правых, любые многосторонние организации, которые, по их мнению, подрывают национальный суверенитет, должны быть устранены или ослаблены. В этот список, безусловно, входит и Европейский союз.

Подчеркнутое стремление к суверенитету, сочетающееся с идеологией авторитарного национализма, логически ведет к росту напряженности между государствами, исповедующими такую модель. В этом контексте показателен конфликт между Россией и Украиной: несмотря на значительные различия между их режимами, оба они в своей основе опираются на авторитарный национализм — и именно поэтому их столкновение было во многом структурно предопределено.

Точно так же, как новая гиперкапиталистическая элита извлекала выгоду из этого конфликта, так и в будущем глобальная система гиперкапитализма будет стабилизироваться за счет локальных и региональных противостояний между авторитарными национализмами. Эти конфликты будут не разрушать систему, а, напротив, подпитывать ее. Именно по этой причине гиперкапитализм и нуждается в авторитарных национализмах — и продолжает их поддерживать.

— Балканы, Кавказ и Ближний Восток традиционно остаются регионами с высокой степенью политической нестабильности, где конфликты могут вспыхнуть в любой момент. Какие, на ваш взгляд, наиболее серьезные риски в настоящий момент вы видите именно на Балканах и на Кавказе?

- Единственное, что придает национизмам на Балканах и Кавказе дополнительный потенциал агрессивности, — это то, что в этих регионах нации в основном формировались на основе различных этно-религиозных идентичностей. Таким образом, даже до появления авторитарного национализма, который сам по себе склонен к провоцированию затяжных конфликтов, местные формы национализма уже содержали в себе элементы латентного напряжения, связанного с этно-религиозными различиями. Это означает, что сам по себе национализм, опирающийся на религиозную или этническую основу, с самого начала был более уязвим к радикализации.

Это не значит, что религиозные идентичности по своей природе конфликтны — вопреки утверждениям Самуэля Хантингтона. Но национальные идентичности, выстроенные на религиозной основе, как правило, менее гибкие, более жесткие, а значит — более склонны к взаимному отчуждению и конфликту. Впрочем, настоящие конфликты возникают не из-за самих идентичностей, а тогда, когда появляются политические идеи, предполагающие создание «очищенных» территорий — зон, свободных от иных этно-религиозных групп. Именно такие идеи начали активно распространяться на Балканах и Кавказе с 1990-х годов. Не раньше. Не до распада коммунизма и прихода капитализма, который принес с собой и эти идеи.

До того, как капитализм утвердился как господствующая экономическая система в этих регионах, подобные формы национализма — а тем более идеи об «этнически чистых» территориях — практически не существовали, несмотря на наличие исторических этнических и религиозных напряжений. Но с приходом капитализма началась активная политизация этих различий, и местные национизмы резко усилились именно в связи с организованным продвижением идеи «очищения» территорий.

Сегодня, когда глобально распространяются гиперкапитализм и авторитарный национализм, внутренний конфликтный потенциал этих национализмов снова возрастает — и логически становится все более опасным.

Безусловно, конфликты — это, прежде всего, вопрос геополитики. Но и национализм — инструмент геополитики. Самые могущественные капиталистические государства всегда манипулировали локальными национизмами в своих интересах. Поэтому, если мы хотим понять риски в регионах вроде Балкан и Кавказа, то искать их следует не в «естественной конфликтности» самих народов, а в действиях глобального гиперкапитализма и в стратегиях великих держав, использующих национализм как рычаг влияния.

— Ожидаете ли вы, что в обозримом будущем глобальные границы в Европе могут претерпеть серьезные изменения? В каком направлении это может произойти?

— С приходом администрации Трампа те правила, которые управляли миром с 1945 года, фактически были отменены. Сейчас главный вопрос заключается в том, последуют ли другие великие державы этому примеру. Если эта тенденция распространится по всему миру, границы государств — как наследие Вестфальского принципа суверенитета — могут постепенно утратить свое значение.

Мы уже видим, как работает эта логика. Дональд Трамп делал заявления о Канаде, Гренландии, Панамском канале, обосновывая их интересами США, исходя из геополитической повестки, которая сочетает доктрины Монро и Мак-Кинли. В рамках этой логики важны не столько государственные границы, сколько границы сфер влияния.

Сегодня трудно с уверенностью сказать, воплотится ли такая повестка в реальности. Это во многом зависит от того, примут ли ее другие крупные игроки — в первую очередь Китай, Россия и страны БРИКС. Пока этот блок поддерживает международные нормы, заложенные в 1945 году. Однако если, например, Россия нарушит эти нормы — допустим, путем аннексии территорий Украины — другим странам БРИКС будет крайне сложно и далее защищать существующий международный порядок.

Лично я не считаю, что Россия преследует более широкие территориальные амбиции за пределами Крыма, который она рассматривает как незаконно переданный Украине Хрущевым. Скорее, ее цель — превращение Украины в нейтральное государство, своего рода буфер между Россией и Западом. Однако возможен и другой сценарий: если между Путиным и Трампом будет достигнута некая сделка, допускающая мирное соглашение, по которому Россия сохранит суверенитет над уже контролируемыми территориями Украины, это будет означать серьезное ослабление принципа неприкосновенности границ.

В таком случае станет очевидно, что международное право уступает месту транзакционному подходу, основанному на силе и выгоде. Поэтому на данный момент мы можем только надеяться, что юридические принципы устоят — и не будут окончательно вытеснены логикой ситуативных соглашений.