Азербайджан и стратегия США риски и возможности ИНТЕРВЬЮ С АХМЕДОМ АЛИЛИ

Новая Стратегия национальной безопасности США стала, пожалуй, самым обсуждаемым документом последней недели — не только в Вашингтоне и Брюсселе, но и на всем постсоветском пространстве. Впервые за многие годы американская внешняя политика получила рамку, в которой привычные категории — «союзники», «конкуренты», «угрозы» — переопределены практически заново. Стратегия смещает акценты с глобальной ответственности на региональные приоритеты, усиливает идеологический компонент и фактически возвращает мировой политике логику «сфер влияния».

Для стран Южного Кавказа такие тектонические сдвиги означают и новые риски, и неожиданно открывающиеся возможности. Как Вашингтон видит регион? Что в документе важно именно для Азербайджана? И стоит ли ожидать изменения правил игры в трансатлантической политике?

Об этом в разговоре с Vesti.az рассказал директор Кавказского центра политического анализа, политолог Ахмед Алили. 

- Как вы оцениваете новую стратегию нацбезопасности США?

- Стратегии национальной безопасности в последние десятилетия принимаются довольно регулярно. Администрация Байдена, например, опубликовала сразу две: одну в 2021 году — сразу после прихода к власти и отмены значительной части того, что первая каденция Трампа привнесла во внешнюю политику; и вторую в 2022 году — после начала войны в Украине. В обоих случаях Вашингтон стремился заверить союзников, что внешнеполитический курс 2016–2020 годов не является подлинной сущностью американской стратегии. На этом фоне новая стратегия, по сути, представляет собой документ, который фиксирует видение президентом Трампом и его командой роли Америки в мире — и, скорее всего, будет определять политику не более чем на ближайшие три года.

Я бы охарактеризовал эту Стратегию национальной безопасности США как разрывный документ — и по тону, и по содержанию — со всем, что мы знали со времен 1945 года, включая первую стратегию самого Трампа. Обычно подобные документы эволюционируют медленно: они закрепляют уже сложившуюся линию и лишь уточняют формулировки. Здесь же мы видим не корректировку курса, а резкую смену риторики и акцентов.

Текст заметно меньше напоминает классическую стратегию национальной безопасности и гораздо больше — политико-идеологический манифест, адресованный не столько союзникам, сколько внутренней аудитории, конкретному электорату MAGA. Аналогичная динамика прослеживалась и в выступлении президента Трампа на ГА ООН-80: формально обращаясь к мировым лидерам, он фактически говорил прежде всего с избирателями внутри страны.

Команда Трампа фактически встроила в документ его предвыборное видение Китая, России и других ключевых акторов мировой политики. Формально Китай упоминается 21 раз, однако значительная часть текста насыщена описаниями «игроков за пределами Западного полушария» и «иностранных держав с экономическими повестками» — эвфемизмами, которые все читают как завуалированные отсылки именно к Пекину.

Россия фигурирует в документе лишь 10 раз — и исключительно в рамках европейской безопасности и войны в Украине. Ей не отводится самостоятельного анализа, отдельного блока или стратегического осмысления. В логике авторов стратегия не рассматривает Россию как автономный центр силы, а лишь как фактор европейской архитектуры безопасности и проблему, которую Вашингтон намерен «стабилизировать», а не противостоять ей глобально.

Документ также фактически демонтирует привычную иерархию союзов. Исторически каждый американский президент принимал как данность сложившуюся архитектуру партнерств: ближайшие союзники сохраняли привилегированный доступ к вооружениям, гарантиям безопасности и политической поддержке, а корректировки происходили эволюционно, без резких рывков.

Нынешняя стратегия сознательно разрывает с этим подходом. Статус союзника перестает быть производной от общих ценностей, формальных обязательств или многолетней институциональной истории. Теперь ключевым критерием становится политико-культурная близость к текущему мировоззрению в Вашингтоне. Иными словами, стратегия вводит новую логику: союзниками считаются не те, с кем Соединенные Штаты связаны системой договоров, а те, кто соответствует идеологическому и цивилизационному коду, который администрация Трампа стремится утвердить как основу внешней политики.

- В этой стратегии нет роли ЕС как ведущего союзника США. Напротив, партнеры – это Россия и Китай. Можно ли сказать, что это мотивированно идеологическими расхождениями?

- Нет, я бы не стал описывать документ именно так. Борьба с Китаем присутствует буквально повсюду — зачастую без прямого упоминания, примерно так же, как в религиозных текстах «зло» может фигурировать под множеством описаний и вовсе не называться по имени.

Россия же рассматривается как значимый фактор только в узком контексте европейской безопасности — ни больше и ни меньше. Она не представлена как системный противник, не занимает отдельного смыслового блока и используется лишь как компонент европейской архитектуры рисков.

Европа — самый важный, самый содержательный и самый конфликтный кейс во всем документе. Раздел называется «Содействие европейскому величию», но то, что не проговаривается напрямую, хотя и читается между строк на протяжении всего текста, — это своеобразное продолжение этой формулы: «…но не за счет американской мощи».

В европейском разделе президент Трамп и его команда фактически перенесли предвыборные месседжи в стратегический документ. Европейские правительства описываются как идеологические оппоненты — почти так же, как демократы внутри самих США воспринимаются республиканским электоратом. Европа одновременно помещается в сентиментальную рамку — «континент, к которому американцы эмоционально привязаны» (особенно Британия и Ирландия) — и в цивилизационную рамку «вымирания» под давлением миграции.

Провозглашаемая цель страницы — «помочь Европе скорректировать ее траекторию». Континент изображен находящимся в упадке, подточенном институтами ЕС, волнами миграции и «подавлением политической оппозиции». Эта оптика — полностью внутренняя, американская: Европа в документе выглядит не как соратник или партнер, а как объект «исправления» и идеологической реконфигурации.

По сравнению с предыдущими стратегиями, сдвиг носит прежде всего идеологический характер. Документ фактически переносит фокус с конкуренции великих держав на нечто вроде трансатлантической «культурной войны». Если предыдущая стратегия Трампа, как и документы Байдена 2021 и 2022 годов, строились вокруг соперничества с Китаем и — после 2022 года — с Россией на украинском направлении, то в новом тексте этот системообразующий принцип исчезает. Геополитика отступает на второй план; на первый выдвигаются экономика и политика идентичности.

Характерно и то, что стратегия не просто снижает военный приоритет Европы — она фактически выносит Европейскому проекту культурно-нравственную оценку. Европа изображается как территория, теряющая свою идентичность из-за миграции, падающей рождаемости и цензуры в отношении консервативных или националистических взглядов. ЕС и другие наднациональные структуры представлены как силы размывания и упадка.

Для нынешней администрации проблема заключается не в том, что Европа слишком слаба перед лицом России или Китая. Проблема в том, что Европа — прежде всего ЕС — воплощает либеральную, интеграционистскую и промиграционную модель, которая вступает в прямой конфликт с национал-консервативным мировоззрением, доминирующим сегодня в Вашингтоне. На этом фоне с Россией и Китаем, парадоксальным образом, проще иметь дело: они внешние соперники, а не «заблудшие члены западной семьи».

Если коротко, от Европы ожидают отказа от либеральных ценностей, возврата к ее «цивилизационному ядру» — в консервативной интерпретации, — налаживания отношений с Россией и участия в создании общего оборонительного барьера против внешних акторов, стремящихся проникнуть в Западное полушарие, то есть прежде всего Китая.

- ЕС переживает кризис, это ясно. Но что случится, если Европа все-таки рискнет пойти на радикальные меры против США?

- Если европейские правительства выйдут за пределы вежливых выражений «озабоченности» и перейдут к реальным контрмерам, могут запуститься несколько процессов. Во-первых, почти неизбежен конфликт вокруг политического вмешательства во внутренние дела ЕС — прежде всего из-за поддержки Вашингтоном консервативных сил в Европе.

Хотя в стратегии прямо заявлено, что США не должны вмешиваться во внутренние дела других государств, эта норма явно не распространяется на Европу. Документ обращается с европейскими странами как с членами семьи, которых нужно «корректировать», и фактически санкционирует американское влияние на внутреннюю политику государств ЕС — через финансовую, информационную и технологическую поддержку националистических и ультраправых партий, а также через поощрение американских IT-платформ игнорировать или обходить европейские правила модерации контента. Если Вашингтон действительно начнет перенаправлять ресурсы и использовать разведывательные и цифровые инструменты для усиления конкретных политических сил, институты ЕС и ведущие столицы окажутся вынуждены ответить.

Потенциальные ответы Европы могут включать ужесточение правил финансирования партий и повышения прозрачности иностранного участия; более жесткое регулирование американских цифровых платформ и алгоритмов, работающих в европейском информационном пространстве; а также скоординирированные дипломатические сигналы о том, что открытое вмешательство несовместимо со статусом союзника и нарушает фундаментальные принципы трансатлантических отношений.

Стратегия также может ускорить движение ЕС к стратегической автономии — хотя и неравномерное. Если ее положения будут реализовываться всерьез, часть Европы начнет активнее наращивать оборонные инвестиции, сокращать зависимость от американских гарантий и занимать более самостоятельные позиции по России, Китаю и Ближнему Востоку.

Однако реакция будет неоднородной. Одни правительства, идеологически близкие к «патриотическому» лагерю, могут негласно приветствовать американскую поддержку. Другие — например Германия, североевропейские страны и Бенилюкс — воспримут ее как экзистенциальную угрозу послевоенному европейскому проекту. Именно эта фрагментация делает ситуацию потенциально нестабильной: стратегия не стремится преодолеть расколы внутри Европы, а, напротив, использует и углубляет их.

- Будет ли это способствовать поднятию Европы в качестве геополитического центра?

- На уровне политической дискуссии — да, это уже происходит. Но сможет ли Европа воплотить это на практике, — совершенно отдельный вопрос.

Новая стратегия создает риски как для НАТО, так и для более широкого трансатлантического альянса. Если европейские лидеры придут к выводу, что Вашингтон сознательно пытается их заместить или поставить под внешнее идеологическое управление, маловероятно, что они будут принимать это пассивно. Ответные шаги могут затронуть оборонное сотрудничество, сплоченность НАТО и санкционную политику. В крайнем варианте мы действительно можем столкнуться с крупнейшим кризисом в трансатлантических отношениях со времени создания альянса — хотя Кая Каллас такую возможность уже публично отвергла.

Радикальные действия Европы возможны, но будут формироваться постепенно и под давлением серьезных внутренних ограничений. Континент остается политически раздробленным, а США все еще контролируют ключевые военные, технологические и финансовые рычаги, что сдерживает быстрые и резкие маневры.

Реалистично говоря, превращение Европы в полноформатный самостоятельный геополитический полюс потребует времени, ресурсов и политической воли. Расходы на оборону, промышленная политика и единая внешнеполитическая линия пока значительно отстают от амбициозной риторики. Поэтому да: этот разрыв действительно подталкивает Европу к большей самостоятельности — но не дает ей ни достаточных возможностей, ни необходимого единства, чтобы приблизиться к статусу равного центра силы.

-  Как эта стратегия будет влиять на Азербайджан? В ней, в частности, есть определенные риски. Что вы можете о них сказать?

- Для Азербайджана новая стратегия — палка о двух концах. С одной стороны, она фактически возвращает мировую политику к логике «сфер влияния». Вашингтон перестает быть «глобальным арбитром», ослабляет коллективные механизмы безопасности и дает понять России, Ирану и Китаю, что любые нарушения международного права вне Западного полушария вряд ли вызовут столь же жесткую реакцию, как раньше.
Для малых и средних государств Южного Кавказа — Азербайджана, Грузии, Армении — это создает дополнительные риски. Более крупные соседи получают соблазн «прощупывать» границы допустимого куда смелее, чем прежде.

Но вместе с этим стратегия открывает для Азербайджана и новые возможности. Документ фактически демонтирует традиционную иерархию союзников США. На смену прежней модели приходит гораздо более открытый и гибкий формат партнерств — своего рода «клуб союзников по принципам», а не по блоковой принадлежности. В такой системе у Азербайджана появляется дополнительное пространство для маневра.

Характерно, что в стратегии упомянут Азербайджан — как минимум два раза. Это абсолютно беспрецедентно: ни одна предыдущая Стратегия национальной безопасности США никогда не называла нашу страну напрямую. Для Вашингтона это сигнал: Азербайджан рассматривается как самостоятельный, значимый актор, а не придаток к региональной динамике.

Кроме того, стратегия увеличивает пространство для многовекторности. Давление на страны, балансирующие между Турцией, ЕС, Россией, Израилем и потенциально Китаем, снижается. На первый план выходит прагматизм: экономика, инфраструктура, логистика, энергетика. На фоне усиления конкуренции за транспортные и энергетические маршруты интерес Европы и Азии к альтернативам российским и ближневосточным узлам будет только расти.

Азербайджан — ключевой точкой сопряжения как Восток–Запад, так и Север–Юг — в этой логике становится не просто «региональным хабом», а элементом глобальной энергетической и логистической архитектуры. И если страна сумеет грамотно встроиться в новые правила игры, окно возможностей может оказаться шире, чем в предыдущие десятилетия.