Годовщина падения режима Асада: Это напоминание об ошибках стратегии Москвы в Сирии Minval Politika

Политический аналитик Дмитрий Бридже в первую годовщину падения сирийского режима Башара Асада прокомментировал для Minval Politika нынешнюю ситуацию в Сирии, проблемы, с которыми столкнулась новая сирийская власть и её внешнюю политику.

Судьба Асада: убежище без влияния

После свержения режима и получения убежища в России Башар Асад фактически не имеет политической роли, став символом ушедшей эпохи партии Баас. Оставшиеся сторонники прежней власти — лоялисты в Службах безопасности, бывшие чиновники — могут поддерживать с ним неофициальные контакты, однако новая власть стремится их маргинализировать. Международное сообщество обсуждает возможность привлечения режима Асада к ответственности, например, через специальные трибуналы или Международный уголовный суд, но на практике это маловероятно из-за вето России. Соответственно, реальных юридических механизмов преследования Асада пока нет.

У властей новой Сирии могут возникнуть вопросы по конфискации вывезенных активов для компенсации ущерба. Асад был главным союзником РФ в Сирии, но после его провала он стал проблемой для России, поэтому политические перемены были ожидаемы, но не было понятно, кто именно будет новой главой Сирии, так как не было других политических платформ, которые могли бы предложить альтернативу для народа Сирии, который восстал против Асада в 2011 году. Но если бы Асад сложил свои полномочия тогда, то в Сирии не было бы того, что произошло в течение 14 лет. Он играл в опасную игру со всеми своими союзниками, и очень хорошо это понимал, так как невозможно быть союзником Ирана и России одновременно.

После бегства Асад оказался в положении политического изгоя, утратив не только рычаги власти, но и какое-либо заметное влияние на ближневосточную повестку. Его пребывание в России, несмотря на формальный статус гуманитарного убежища, воспринимается в экспертных кругах как форма контролируемой изоляции. Ни Кремль, ни сирийская диаспора не заинтересованы в его реанимации как активного политического субъекта. Он не присутствует в публичной сфере, не даёт интервью, не формирует правительство в изгнании, не ведёт переговоров с зарубежными силами — всё это отличает его от классических политэмигрантов и говорит о его полной утрате субъектности.

На международной арене Асад стал токсичной фигурой. Даже государства, некогда демонстрировавшие нейтралитет, теперь стараются дистанцироваться от любого упоминания его имени.  Если ранее некоторые арабские страны пытались нормализовать отношения с Дамаском под эгидой «деэскалации и сохранения территориальной целостности Сирии», то после падения его режима они стремительно переключились на взаимодействие с новой властью. Асад остался в прошлом. Для них он груз, привязанный к эпохе разрушений, репрессий и химических атак. Ни один политик из нового сирийского руководства не упоминает его имя не из страха, а потому что это уже не имеет значения. Асад проиграл не только войну, но и историческую битву за легитимность. Это путь автократа, который пренебрег шансом на мирный транзит ради сохранения абсолютной власти.

Былые союзники режима

В последние годы он уже не принимал стратегических решений, ими занимались представители Ирана, России и его узкий круг советников. Даже внутри России его фигура вызывает напряжение. Асад — это напоминание об ошибках стратегии Москвы в Сирии, о колоссальных затратах и геополитических ловушках. Российское командование, включая Юнус-Бека Евкурова, выстраивает новые отношения с переходным правительством Сирии, не упоминая Асада ни в одном заявлении. Все ранее подписанные соглашения с его режимом приостановлены или находятся в стадии пересмотра. Базы в Хмеймиме и Тартусе остаются на территории Сирии, но Москва теперь вынуждена договариваться с другими политическими центрами.

Былые союзники Асада на Ближнем Востоке теперь отрекаются от него. Иран, ранее считавший Сирию важным элементом шиитского полумесяца, стремится перезапустить отношения с новой властью. Ливанская «Хезболла» реорганизует свои логистические маршруты в обход бывших структур Асада. Израильские аналитики утверждают, что с уходом Асада открывается окно возможностей для снижения военной напряженности на сирийско-израильской границе.

Что касается Турции, то она выстраивает прагматичный диалог с новым руководством, также игнорируя фигуру бывшего президента. Даже попытки пророссийских СМИ сохранить его образ как «жертвы западных интриг» провалились. Так, фигура Асада больше не способна мобилизовать поддержку ни внутри, ни вне страны. Он стал воплощением прошлого, которое большинство сирийцев, в том числе бывшие его избиратели, хотят забыть. Именно это делает его уникальным в новейшей истории Ближнего Востока: тиранию Асада не только свергли, но и коллективно отвергли, как внутренние, так и внешние силы.

Безопасность Асада в России — не более чем условность. При изменении внешнеполитической обстановки он может быть выдан, обменян или просто устранён.

Российское присутствие

Падение Асада стало серьёзным ударом по интересам Москвы. Россия не ожидала столь быстрого перелома и в момент крупного кризиса отвлекалась войной в Украине. Первоначальная реакция Кремля была сдержанной. Официально сообщили об уходе Асада и повысили боеготовность баз в Тартусе и Хмеймиме. Затем Москва начала выстраивать отношения с новым сирийским руководством. Российская делегация во главе с замглавы МИД Богдановым встретилась с временным президентом Ахмедом аш-Шараа и другими де-факто властями.

По сообщениям СМИ, новое руководство Сирии даже ставило условием сохранения российских баз возвращение Асада и компенсации за потери. Россия пока воздерживается от таких уступок, стараясь «сохранить лицо»: в официальных заявлениях она подтверждает приверженность единству Сирии и объявляет готовность к «постоянному диалогу» с новыми властями.

Новое правительство

Переходное правительство под руководством Ахмеда аш-Шараа формально сочетает бывших повстанцев и технократов. Общая поддержка нового режима в преимущественно суннитских районах остаётся высокой: согласно опросам, около 94% граждан чувствуют себя безопасно на своих улицах, 85% удовлетворены работой местных властей, 70% выступают за демократическую форму правления. При этом в «синих зонах» – регионах компактного проживания алавитов и друзов (Латакия, Тартус, Суэйда) – доверие к институтам почти вдвое ниже среднего по стране. Здесь лишь около трети жителей доверяют новым властям и только 35% считают, что правительство отвечает их потребностям (против 76% в среднем) – что отражает резкое расхождение настроений.

Такие данные указывают на серьёзный разрыв: большинство суннитов по-прежнему верят в идею обновлённого государства, тогда как представители меньшинств относятся к произошедшим переменам настороженно.

Конституционная база переходного режима принята в марте 2025 года: она фиксирует пятилетний переходный период и даёт президенту аш-Шараа широкие полномочия. В новой системе глава государства самостоятельно назначает премьер-министра, формирует Кабинет и Конституционный суд, а также назначает одну треть депутатов парламента. Оставшиеся два-три парламентских места заполняются через процедуру избрания по спискам, контролируемую специальными комитетами под влиянием президента.

Вследствие этого фактическая власть сконцентрирована в администрации аш-Шараа: международные эксперты предупреждают, что парламент, хоть и восстановлен, не является независимым органом контроля. Критики отмечают, что та самая «национальная конференция» февраля 2025 года и ратификация «промежуточной конституции» проходили без участия ключевых представителей меньшинств и оппозиции. В частности, курды фактически оказались вне политического процесса, что уже вызвало напряжённость на севере.

В западной прессе и аналитике уже прозвучали опасения: политика политического построения «сверху» напоминает замену одной узурпации власти на другую и не гарантирует полноценной демократии в будущем.

Налицо также признаки усиления семейного олигархата. По сообщениям западных журналистов, старший брат президента Хазем аш-Шараа фактически контролирует секретную комиссию по реструктуризации экономики и финансов. Сам аш-Шараа учредил при своей администрации суверенный фонд, а Хазем – Фонд развития во главе со своим доверенным лицом. Многие знатоки положения опасаются, что эти структуры служат концентрации денежных потоков в узком кругу и могут стать причиной роста коррупции. В слабых институциях нового режима возникло нечто вроде «теневого правительства», которое препятствует прозрачности. В целом обстановка характеризуется сильной вертикалью власти и медленными, хотя и формальными, шагами к институтам: лояльность элит нового режима считается ключевой, тогда как общественные движения и гражданское общество остаются на периферии принятия решений.

Внешние связи: Иран, Турция

Ситуация в Сирии после падения режима Башара Асада в корне изменила внешнеполитическую и внутриполитическую конфигурацию страны. Отношения между новой сирийской властью во главе с Ахмедом аш-Шараа и Ираном резко охладели. Иран, долгое время считавшийся главным покровителем режима Асада, и вложивший миллиарды долларов в сирийскую военную и политическую инфраструктуру, оказался в изоляции.

Новое правительство Дамаска, опирающееся на преимущественно суннитскую социальную базу и ориентированное на Турцию и арабский мир, рассматривает Иран как идеологически и стратегически чуждого партнёра. Проиранские группировки постепенно вытесняются из юга и центра страны, контракты пересматриваются, а военное присутствие Тегерана сокращается. При этом полного разрыва не происходит: сохраняются экономические связи на минимальном уровне, продолжаются контакты в гуманитарной сфере, но стратегического альянса уже нет. Ирано-сирийские отношения перешли в фазу холодной терпимости без прежнего доверия, но и без открытой вражды.

На фоне охлаждения с Ираном сирийско-турецкое взаимодействие, напротив, демонстрирует беспрецедентный подъём. Турция сыграла важнейшую роль в формировании новой власти, предоставив убежище и поддержку аш-Шараа и его окружению ещё до падения Дамаска. После установления нового режима началась быстрая нормализация: подписаны договоры о безопасности, турецкие инструкторы участвуют в реорганизации сирийской армии, открываются совместные центры на границе, осуществляется передача опыта в восстановлении инфраструктуры и местного управления. В северных провинциях присутствие Турции стало особенно ощутимым — речь идёт как о военных объектах, так и о социальной инфраструктуре: школах, клиниках, рынках. Единственным болезненным моментом остаётся курдский вопрос. Турция требует полной ликвидации YPG и любых структур, связанных с ПКК, что вызывает трения между курдским населением и центральными сирийскими властями. Однако, несмотря на эти сложности, Анкара фактически стала гарантом стабильности нового сирийского государства, действуя как экономический и военный покровитель.

Состояние внутреннего поля

Сирия сталкивается с многоуровневой конкуренцией группировок. Несмотря на формальное единство под эгидой переходного правительства, страна остаётся фрагментированной. Бывшие вооружённые формирования, от умеренных исламистов до светских оппозиционеров, борются за влияние, бюджет и территорию. Особенно остры конфликты в районах, где действуют независимая милиция, например, в Латакии, Ракке, Сувейде. Власти пытаются включить наиболее управляемые группировки в государственные структуры безопасности, но не всегда успешно: многие из них сохраняют автономию и параллельные цепочки командования. Добавим сюда курдские силы, стремящиеся к максимальной автономии, а также общины алавитов и друзов, формирующие отряды самообороны. В результате конкуренция принимает формы не фронтовой войны, а институциональной, конфессиональной и криминальной борьбы за влияние в регионах, контроль над потоками, место в будущем политическом устройстве страны. Без согласования этих интересов риск распада власти сохраняется.

Восстановление Сирии

Процесс идёт крайне сложно. Собственных ресурсов нет, и страна зависит от внешних доноров. Главным источником финансирования стали страны Персидского залива: Саудовская Аравия, ОАЭ, Катар и Кувейт. Именно они уже вложили миллиарды долларов в инфраструктуру, логистику, строительство жилья и социальных объектов. Взамен они получают влияние, доступ к рынкам и политическую лояльность. Турция играет ключевую роль в северных регионах, инвестируя в дороги, производство и малый бизнес.

Китай подключился через инициативу «Один пояс – один путь», предлагая масштабные инфраструктурные проекты в обмен на долгосрочные контракты. США и ЕС пока действуют осторожно, предоставляя преимущественно гуманитарную помощь и ограниченные средства на базовые социальные нужды, поскольку их беспокоит стиль правления аш-Шараа и слабость институтов.

Небольшую, но важную роль играют представители сирийской диаспоры, возвращающие капитал в родные города, открывающие школы, клиники, кафе, бизнесы. Однако все эти процессы сталкиваются с препятствиями: коррупцией, отсутствием судов, рисками безопасности, слабой валютой и разрушенной инфраструктурой.

Пока нет координированной стратегии восстановления: каждая страна действует по-своему, а внутри Сирии отсутствует единый экономический центр. Тем не менее за счёт арабских нефтедолларов, турецкой логистики и китайских строительных мощностей формируется новая экономическая ткань страны — хрупкая, но живая.

Сотрудничество с Азербайджаном

Параллельно развивается осторожное, но стабильное сотрудничество между Сирией и Азербайджаном. До смены власти таких связей почти не было, но общий политический вектор — сближение с Турцией создало естественную платформу для диалога. Азербайджан воспринимается в Дамаске как технологически развитый, мусульманский и в то же время светский партнёр, с которым можно выстраивать экономические и дипломатические связи. Баку предлагает помощь в энергетике, строительстве, логистике, а также готов делиться опытом постконфликтного восстановления. Контакты пока эпизодические, но динамика положительная, особенно в контексте турецко-азербайджанского альянса, который продвигает концепцию единого евразийского пространства, в которое стремится интегрироваться и новая Сирия.