Между мечетью и парламентом: может ли Азербайджан свернуть с секулярного пути? ТЕЙМУР ДАИМИ

На фоне новой вспышки войны между Израилем и Ираном Азербайджан вновь оказался в зоне перекрестного внимания. Тегеран не упускает момента обвинить Баку в «отрыве от истинной веры», при каждом удобном случае напоминая о партнерстве с Израилем. В этом нарративе Азербайджан - не просто сосед, а якобы заблудший мусульманин, отказавшийся от шариата в пользу светскости. А значит и объект давления.

Ответ Баку в последние годы остается четким: контроль над религиозными структурами внутри страны ужесточается. Регистрация мечетей, лицензирование хутб, показательные задержания нелегальных проповедников и тех, кто возвращается из-за рубежа с идеями внедрения в стране радикального ислама. Все это не борьба с верой, а борьба за суверенность. В Азербайджане светскость - не только историческая норма, но и инструмент национальной безопасности.

Распад Советского Союза в 1991-м году стал отправной точкой для множества идентичностей, которые начали складываться заново на всем постсоветском пространстве. На южном Кавказе, где Азербайджан веками был перекрестком империй, этот процесс шел особенно сложно. Государство, которое еще с XIX века успело вырастить свою просветительскую традицию - от Ахундова до Мушфига  - и стать первым светским республиканским проектом в мусульманском мире, неожиданно оказалось без жесткой идеологии «научного атеизма», но с мощным нефтяным ресурсом и открытыми границами.

Конец восьмидесятых принес Азербайджану сразу несколько испытаний: Карабахский конфликт с Арменией, обрушение советской экономики и начало стремительного перетока иностранных влияний — от бизнес-интересов до миссионерских программ. Уже в середине девяностых годов, на волне «Контракта века», нефтяной Баку снова стал восточным городом с западным кошельком и мусульманским большинством, ищущим ответы на вопросы о своей вере и месте в мире.

Открылись новые мечети, начались поездки молодых людей на обучение в духовные школы Турции, Ирана, Сирии, арабских стран. Кто-то вернулся с университетским дипломом и строгим костюмом, а кто-то с идеями, которые государство вскоре назвало экстремистскими. Так возникла потребность снова прочертить четкие границы между правом на веру и попытками превратить религию в политический инструмент.

Сегодня, спустя более трех десятилетий после обретения независимости, Азербайджан продолжает искать баланс между светской моделью государства и религиозной идентичностью общества. С каждым новым витком внешней напряженности вопрос «Кто мы?» звучит все громче - не только в мечетях, но и в университетах, редакциях, парламентских кулуарах.

Можно ли представить, что Азербайджан однажды сменит секуляризм и светский вектор на религиозный? Насколько глубоко религиозные институты уже влияют на общественные процессы? И почему идеи возвращения к вере становятся вс6 более привлекательными даже в обществе, где религия и государство исторически разведены?

Об этом наш разговор с человеком, чьи размышления выходят за рамки политологии, затрагивая культурный код, духовную чувствительность и историческую память Азербайджана - художником, кинорежиссером, философом и историком Теймуром Даими.

- Теймур муаллим, насколько вообще реальна смена перехода Азербайджана от светского государства в религиозное и усиление роли духовенства - пусть даже не де-юре, а де-факто?

- Вероятность радикального поворота от светскости к религиозному государству в Азербайджане, на мой взгляд, крайне мала. Мы не станем религиозным государством в смысле теократического поворота, потому что сама ткань нашей идентичности — это многоголосие и многовекторность.

В нашей культурной и социальной реальности сосуществуют и модернистская рациональность, и шиитская глубина, и суфийское молчание, и постсоветская светскость, и этническое многообразие.

Эта социокультурная многослойность трудно поддается радикальному «религиозному внушению», особенно по внешнему образцу.

- Если гипотетически представить, что такое произошло, в каком направлении ислама будет двигаться Азербайджан, и возможны ли у нас перегибы в сторону радикальных течений, которые мы наблюдаем в Иране, Ираке, или, что страшнее, в Афганистане?

- Религиозный фактор в стране может усилиться. Ведь что такое религия, если понимать ее не как концепцию веры и профетическую философию -теологический дискурс откровения, а как конфессию с развитой «бюрократической» институцией? Это чистой воды идеология. Такая же, как и любая другая. А с помощью современных психотехнологий и когнитивных инструментов любую идеологию можно внедрить в общественное (под)сознание и осуществить сюжетный поворот в историческом развитии страны.

Но я не думаю, что произойдет то, о чем вы спрашиваете. Уверен, что даже если усилится религиозный фактор, то и тогда Азербайджан не пойдет по пути догматического копирования. Страна, скорее, будет стремиться к промежуточной, компромиссной модели - не к прямому заимствованию иранской теократии и не к жесткой суннитской ортодоксии - радикальный салафизм. Мы, скорее, столкнемся с гибридной формой сакральности, сочетающей традиционные элементы с умеренностью и адаптацией к светской почве. Возможен рост влияния шиитских религиозных институтов, но не в их жестком, революционном виде, а скорее, в смягченной, культурно нейтрализованной интерпретации.

Здесь нужно иметь ввиду, что азербайджанский духовный код - не догма, не ортодоксия, а поэтическая глубина. Низами, Насими, Физули говорят с нами не с минбаров, а из зияния неописуемой Тайны, как истока творчества.

Поэтому любые попытки построить теократическое «государство верующих» у нас будут наталкиваться на сопротивление самого духовного кода, который безусловно мощнее любой религиозной идеологии. Одним словом, вряд ли нам «светит» иранский или афганский «путь развития».

Скорее, турецкий, и то с большими оговорками, так как историческая специфика у нас другая.

- Согласитесь, что уже достаточно долгое время мы наблюдаем усиление влияния религиозных фигур на политические и общественные процессы, как в мусульманских странах, так и в православной России, и в светской Европе. Это отражение глубокого общественного запроса или все же попытка политиков инструментализировать религию в условиях идеологического вакуума?

- Мы живем в эпоху потери ориентиров и затяжной духовной апатии. Уже в конце прошлого века постмодернизм провозгласил смерть больших нарративов, но ничего не предложил взамен. Результат постмодернистской суицидальной иронии: либерализм больше не несет обетований, социализм сдан в архив истории, а столь модные ныне техноутопии породили лишь тревогу и страх перед неопределенным будущим.

Вот на этом фоне и возвращается религия, как некая панацея от метафизической безысходности. Люди хотят опереться на нечто, что пережило столетия. К сожалению, религия возвращается в мировое публичное пространство не как вектор, устремленный в запредельность, а как инструмент геополитики.

Что касается вопроса, кто кого использует, политики клерикалов или наоборот, то думаю, все ситуативно и когда как. Но в целом, политика - вторична и производна от того или иного теологического дискурса. Поэтому сама светскость - это всего лишь «мазутная пленка» на поверхности «океана» религии.  

- Как вы объясняете рост симпатий к религиозности внутри самого Азербайджана, при том, что светскость и культурная многополярность остаются одними из немногих устойчивых ценностей нашего общества?

- Тем, что светскость исчерпалась как смысловая форма. Наскучила. Юридически она работает, она легитимна, но в ней отсутствует живая интенция, метафизический нерв. Она давно превратилась во внешнюю декорацию без внутреннего напряжения. Люди ощущают ущербность тотальной светскости. Возникает потребность в возвращении смысла, подлинности.

Другой важный фактор - реакция на культурное давление глобального пространства. Когда все размывается, когда язык теряет плотность, слова - аромат, человек интуитивно стремится ухватиться за то, что еще вибрирует, звучит, прорастает в глубину. Но в этом же и главная опасность.

Защищая веру как идентичность, легко незаметно превратить ее в форму дисциплины и надзора. Вера может вырождаться в диктат морального контроля, в блокировку инакомыслия. И тогда вместо света рождается сужение, вместо трансцендентного порыва - протокол, вместо духовности - полицейская этика, что мы и наблюдаем у нашего южного географического соседа.

Вот почему сегодня необходима не просто внешняя светскость, а внутренняя культура свободы. Та, где рядом могут сосуществовать молитва и сомнение, путь и остановка, тишина и поиск, неистовая пассионарность и созерцательное «недеяние». Одним словом, баланс, равновесие...

***

...Азербайджан давно научился ходить по лезвию между сакральным и светским. Здесь мечети стоят рядом с университетами, а мулла и ученый могут спорить не о догме, а о смысле. Но в мире, где вера все чаще становится политическим оружием, даже устоявшийся баланс требует бдительности.

И одна из главных задач для нашей страны сегодня сохранить секуляризм не как формальность, а как живую, наполненную смыслом систему, где вера не противопоставляется свободе, а традиция - будущему. В мире, где религия все чаще становится инструментом внешнего влияния, у светского государства остается особая миссия: не подавлять духовность, и не позволить ей быть использованной как политическое оружие. И в этом не просто вопрос курса, а вопрос выживания.