Мы выжили, а как жить дальше никто не объяснил . Как сложилась судьба выживших в авиакатастрофе в Актау

С того дня его жизнь разделилась на «до» и «после». Из той катастрофы он вышел другим человеком, с тревогой и страхом внутри. Он выжил, а как жить дальше никто не объяснил. Такими словами отражает свое состояние один из выживших пассажиров самолёта Embraer авиакомпании AZAL, потерпевшего крушение вблизи аэропорта Актау 25 декабря 2024 года, Махир Джараев.

Напомним, самолет, выполнявший рейс Баку — Грозный, был сбит на подлете к столице Чечни. В той катастрофе погибло 38 человек. 29 человек выжили, но это было не просто чудо, а результат мастерству, профессионализма и наконец отваги экипажа судна. Многие из них были тяжело ранены, находились в сознании внутри горящего обломка, вылезали через разрывы в корпусе и спасались буквально по метру — на фоне пожара, дыма и хаоса.

Но Джараев — не единственный, кто рассказал Minval о своих страхах и тревогах. Наш корреспондент связался с несколькими пассажирами того злополучного рейса, однако все они по-разному проживают эту боль, боль — как результат не несчастного случая, а применения оружия по гражданскому воздушному судну, что равносильно теракту или военному преступлению.

Какой  же масштаб психологического шока испытывают люди, чудом выжившие в терактах? Например, те, кто выбрался из башен-близнецов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке в 2001 году, долгое время страдали от ПТСР (посттравматический синдром расстройства). Люди боялись лифтов, высоты, громких звуков, и не могли смотреть в небо без страха. Многие — до сих пор проходят терапию.

О психологических и неврологических последствиях таких трагедий, как сбитый рейс Баку – Грозный, рассказала врач-невропатолог Севиндж Араби, которая подчеркнула, что подобные катастрофы очень долго не дают людям о себе забыть и сильно влияют на их внутреннее состояние.

«Когда человек сталкивается с угрозой для жизни, особенно неожиданной, как при авиакатастрофе или теракте, психика и нервная система запускают экстренную защитную реакцию. Но иногда эти процессы зависают и превращаются в хронические нарушения», — объясняет специалист.

Среди наиболее частых неврологических и психических последствий таких трагедий Севиндж Араби называет:

· панические атаки — внезапные приступы страха, с потливостью, тахикардией, удушьем;

· тики — непроизвольные подёргивания мышц, особенно у детей и подростков;

· расстройства сна — бессонница или кошмары, связанные с моментом катастрофы;

· посттравматическое заикание — особенно у детей, которые пережили стресс молча;

· эмоциональная нестабильность — частая плаксивость, раздражительность, замкнутость;

· вторичная депрессия и тревожное расстройство.

«Но всё зависит от конкретного человека, — подчёркивает Араби. — Кто-то восстанавливается за месяц, а кто-то через десять лет продолжает бояться ездить в транспорте, ходить в людные места, боится громких звуков. Всё зависит от чувствительности психики и силы первичного удара».

Любопытную особенность нашего общества отметила психолог: многие из пострадавших не обращаются за помощью к специалистам.

«В нашем обществе не принято рассказывать о своих переживаниях психологу. Это, скорее, связано с нашим менталитетом: «надо держаться» и свои проблемы не следует «выносить на люди». Однако все это приводит к тому, что состояние усугубляется и становится хроническим. Если есть возможность — обращаться к психологу или психоневрологу нужно как можно раньше. Даже одна беседа может стать точкой отсчёта в возвращении к себе», — добавляет врач.

Между тем среди тех, кто выжил в авиакатастрофе — Нурулла и Мюслюмат Сираджовы. В тот роковой день они летели в Грозный — на долгожданную встречу с сыном. Для них это был первый полёт в жизни — наполненный волнением, надеждой и радостью.

«Когда самолёт внезапно начал падать, я почувствовал, как сердце остановилось на миг. В голове промелькнула одна мысль: это конец, мы умираем, — делится Нурулла, голос его дрожит, словно он заново переживает тот ужас. — Я посмотрел на жену — и подумал: если уж умирать, то вместе, рука об руку, в один день».

Их история любви началась после смотрин — любовь, пришедшая не сразу, а шаг за шагом, в труде и доверии. В этот страшный миг именно она стала их спасительной опорой, когда вокруг свистели осколки, и огонь пожирал остатки самолёта.

После крушения самолета Мюслюмат оказалась в крайне тяжёлом состоянии. Её имя некоторое время даже числилось среди погибших. Но случилось чудо: Мюслюмат оказалась жива, правда, в критическом состоянии. Сегодня она борется с последствиями травм, она больше не может свободно передвигаться как прежде — иногда приходится карабкаться по лестнице на четвереньках. Нурулла не может смотреть на это без боли в сердце.

«Когда я вижу, как Мюслюмат с трудом делает простой шаг, у меня внутри всё сжимается», — говорит он, сдерживая слёзы.

Но, несмотря на пережитый ужас, они не стали обращаться к психологу. Они решили, что не позволят страху и боли управлять их жизнью.

«Мы не хотим быть жертвами. Мы хотим жить дальше, несмотря ни на что. Но забыть этот день? Нет, невозможно. Мы постоянно возвращаемся мыслями туда, в этот самолёт, где были так близко к смерти», — признаются они.

«Теперь мы живём иначе. Каждый день — как подарок», — говорят они, и в их голосах звучит сила и надежда.

Переживания Самира Дярвишова и его отца Тофига Дярвишова — ещё одна глубокая, болезненная страница этой трагедии.

Тофиг Дярвишов рассказывает, что после удара самолёта о землю он несколько минут был без сознания. Когда же он, наконец, открыл глаза, первое, что сделал — начал звать сына. Услышав ответ, он испытал невероятное облегчение и радость.

«Я больше никогда не сяду в самолёт, — говорит Самир. — Даже когда в кино или в сети показывают самолёты, мне становится плохо, я начинаю чувствовать тревогу. Это никак не зависит от меня, меня начинает трясти. Скорее всего, это что-то психологическое».

Тофиг, в свою очередь, стал очень чувствительным к громким звукам. Даже громко захлопнувшаяся дверь может вызвать у него дрожь и сильное вздрагивание.

«Это словно постоянное напоминание о том ужасе, — объясняет он. —Первое время я каждую ночь снова и снова оказывался в том самолете».

Самир же отметил, что они всё ещё не восстановили здоровье.

Когда случилась трагедия, Махир Джараев также сначала числился среди погибших. Его семья получила страшную весть — сообщили, что он не выжил. Но спустя время пришёл звонок, который стал для родных шоком другого рода: Махир оказался жив. Тяжело ранен, в критическом состоянии, но жив.

«С того дня моя жизнь разделилась на “до” и “после”, — говорит он. — Я словно вышел из той катастрофы другим человеком. Не тем, кем был раньше. Внутри — тишина, тревога и страх. По ночам я просыпаюсь от кошмаров, они меня мучают. Мы выжили, а как жить дальше никто не объяснил. Очень хочется забыть. Вычеркнуть из памяти. Начать жить с чистого листа — без страха, без панических атак, без этого гнетущего чувства, что всё может повториться. Но это не так просто…Я больше не смогу сесть в самолёт. Просто не смогу. Не хочу снова переживать этот страх, не хочу травмировать себя. Я хочу жить. Просто жить».

Как видно, такие трагедии разрушают базовое ощущение безопасности. После них люди учатся жить заново — в мире, который перестал быть предсказуемым. Это не просто истории о трагедии. Это истории о потерянной безопасности. Как говориться, выжить не значит спастись. Эти люди учатся заново доверять миру, в котором не осталось опоры. И только наше внимание, участие, искренний разговор могут стать тем самым парашютом, который поможет им снова приземлиться. Не в пепел, а в жизнь.