От Берии до Бастрыкина: азербайджанский самолет и пределы самоуверенности МНЕНИЕ

История с расследованием инцидента с азербайджанским самолетом, потерпевшим крушение 24 декабря 2024 года в российском небе, наглядно показала, насколько далеким от здравого смысла может оказаться официальный подход российских следственных органов.

Почти целый год Следственный комитет под руководством Александра Бастрыкина занимался проверкой обстоятельств происшествия, которое с самого начала вызывало вопросы не только у специалистов, но и у широкой общественности. И вот итог: азербайджанской стороне направляется письмо, содержание которого трудно назвать иначе как неубедительным. В нем сообщается о прекращении уголовного дела, без внятных объяснений и без ответов на ключевые вопросы.

Год — это немалый срок для расследования подобного масштаба. За это время можно восстановить хронологию событий буквально по секундам, детально изучить документы, переговоры, показания, технические параметры и все сопутствующие обстоятельства. Когда же после столь длительного периода следствие выдает формальный текст, не проясняющий сути произошедшего, неизбежно возникает ощущение, что целью была не установка истины, а попытка дотянуть до момента, когда общественный и международный интерес к делу ослабнет. Подобный подход подрывает доверие к структуре, которая по своему предназначению должна быть символом закона и справедливости.

Реакция азербайджанской стороны оказалась предсказуемой. Министр иностранных дел Джейхун Байрамов прямо заявил, что полученный ответ вызвал серьезное удивление и породил новые, не менее серьезные вопросы. Очевидно, что подобное решение Следственного комитета Российской Федерации вряд ли может способствовать укреплению доверия и улучшению российско-азербайджанских отношений. Напротив, оно лишь усиливает ощущение недосказанности и демонстрирует нежелание дать честную и исчерпывающую оценку произошедшему.

Роль Бастрыкина в этой истории действительно является ключевой. На протяжении многих лет он позиционирует себя как жесткий и принципиальный руководитель, который берет под личный контроль резонансные и чувствительные дела. Однако сам по себе контроль еще не означает качества. Формальное внимание со стороны первого лица ведомства не гарантирует ни глубины расследования, ни его добросовестности.

Особенно странно и противоречиво вся ситуация выглядит на фоне недавнего заявления президента России. Всего два с половиной месяца назад, в октябре этого года, на встрече в Душанбе Владимир Путин заверил президента Азербайджана Ильхама Алиева, что Россия даст правовую оценку действиям всех должностных лиц в связи с крушением самолета AZAL и выполнит все, что предусмотрено в подобных трагических случаях, включая вопросы компенсаций. Эти слова были восприняты как четкий сигнал о серьезном, ответственном и взвешенном подходе к трагедии на самом высоком государственном уровне.

Именно поэтому решение, принятое под руководством Бастрыкина, вызывает, мягко говоря, недоумение. С одной стороны — публичное и недвусмысленное заверение главы государства, с другой — сухое, обезличенное письмо о прекращении уголовного дела. Такое расхождение выглядит как попытка действовать вразрез с заявленной политической линией и фактически игнорировать позицию высшего руководства страны. Складывается впечатление, что Бастрыкин, поддавшись собственным амбициям, решил продемонстрировать особую самостоятельность и показную принципиальность, стремясь выглядеть, образно говоря, «большим католиком, чем Папа Римский».

Если же обратить внимание на личные взгляды и публичные высказывания Бастрыкина, происходящее начинает выглядеть еще более объяснимым — пусть и от этого не менее тревожным. Его давно знают как человека с ярко выраженными националистическими установками, которые он не считает нужным ни смягчать, ни скрывать.

В своих выступлениях он регулярно рассуждает о приоритете «русской истории», об «особом пути», о традиционных ценностях, а также неоднократно выдвигал инициативы по закреплению государственной идеологии в Конституции Российской Федерации. Для руководителя следственного органа подобные заявления выглядят как минимум неоднозначно. Они неизбежно усиливают опасения, что личные убеждения и идеологические установки могут оказывать прямое влияние на официальные решения, особенно в делах, имеющих международный резонанс и затрагивающих отношения с соседними государствами.

Вполне возможно, что именно эти черты и подтолкнули его к принятию столь своевольного решения — в логике, согласно которой Россия выступает как «великая держава», а Азербайджан воспринимается как небольшая страна, с мнением которой можно не считаться. Подобное мышление не только ошибочно, но и откровенно опасно. Когда националистическая риторика начинает определять отношение к международным трагедиям, неизбежно страдают и репутация государства, и уровень доверия со стороны партнеров.

К слову, Бастрыкин и ранее оказывался в конфликтных ситуациях внутри российских элитных группировок — в частности, его противостояние со спикером Государственной думы Вячеславом Володиным хорошо известно. Это свидетельствует о том, что он не прочь заявлять о себе не только как о руководителе силового ведомства, но и как о самостоятельной политической фигуре. В сочетании с ярко выраженным национализмом такая позиция формирует опасную конфигурацию, при которой личные амбиции и идеологические установки начинают напрямую влиять на расследования, имеющие международное значение.

Что же касается азербайджанского самолета, потерпевшего крушение в результате ударов российских средств ПВО, Азербайджан имеет полное право обратиться в другие международные инстанции. Если для Москвы действия и противозаконные шаги конкретного чиновника оказываются важнее государственной репутации и принципов ответственности, то это уже проблема самой России.

В конечном итоге история с прекращением уголовного дела выглядит не просто как спорное юридическое решение, а как серьезная политическая ошибка конкретного человека — Александра Бастрыкина. Ошибка, последствия которой могут еще долго отражаться на уровне доверия между государствами, на международном имидже России и на восприятии Следственного комитета как института, действительно способного обеспечивать справедливость, а не уходить от нее.

Есть еще один немаловажный нюанс в решении, принятом главой Следственного комитета РФ. Не исключено, что речь идет о своеобразном пробном шаре, который Бастрыкин запустил, чтобы проверить реакцию высшего политического истеблишмента страны. Трудно поверить, что, идя на такой шаг, руководитель СК не осознавал: подобные действия неизбежно подрывают имидж главы государства, который публично пообещал справедливо и всесторонне разобраться в этой трагической истории.

В этом контексте возникает тревожный вывод: Владимир Путин, сумевший за годы правления жестко и последовательно нейтрализовать политическую оппозицию, мог не заметить потенциальную угрозу внутри собственного лагеря. Фактическое игнорирование слов президента выглядит как серьезная заявка на особый статус, как претензия на обладание той самой «шапкой Мономаха».

Однако, несмотря на политические амбиции, которые, по всей видимости, скрыты в душе «человека в мундире», методы его работы, словно заимствованные из клишированных представлений о «драконовских мерах» НКВД, а также стремление уподобиться одиозной фигуре Лаврентия Берии, требуют куда более трезвого взгляда на историю.

Бастрыкину явно не помешало бы углубить свои знания о судьбах подобных персонажей в советском прошлом. История, как известно, беспощадна к тем, кто переоценивает собственное влияние: Берия, несмотря на годы всевластия и ощущение неприкосновенности, в итоге закончил свой путь позорным арестом и расстрелом.

История с азербайджанским самолетом стала проверкой не только для следственных органов, но и для всей российской вертикали власти. И пока эта проверка выглядит проваленной. Потому что справедливость — это не громкие слова и не показная принципиальность, а готовность отвечать за свои решения и уважать как человеческую трагедию, так и обязательства, данные на самом высоком уровне. Без этого любое ведомство, каким бы грозным оно ни казалось, превращается всего лишь в инструмент личных амбиций, а не в опору закона.