Выжженная стабильность: Иран в плену собственной экокатастрофы АНАЛИЗ от Baku Network

Автор: Эльчин Алыоглу, директор Baku Network

На сайте Baku Network опубликована статья об экологических проблемах Ирана.

Day.Az представляет полный текст статьи:

Власти Ирана впервые открыто заговорили о сценарии, который еще недавно казался немыслимым: частичная эвакуация Тегерана - десятимиллионной столицы страны - из-за нехватки воды. Заявление президента Масуда Пезешкиана о том, что "если не пойдут дожди, у нас не останется воды", прозвучало как кадры из антиутопии, но для Ирана это реальность. Одновременно в Иране разворачивается и другая трагедия: воздух, которым дышат горожане, превратился в угрозу жизни. По официальным данным Министерства здравоохранения, только за последний год загрязнение воздуха убило почти 59 тысяч человек - примерно 161 человек в день, 7 человек каждый час. Это больше, чем гибнет в некоторых войнах, и речь не о метафоре: врагом оказались невидимые частицы пыли и гари. За сухими цифрами - тысячи сердечных приступов, инсультов, обострений хронических болезней легких и случаев рака, вызванных тем, что окружающая среда перестала выполнять свою базовую функцию защиты жизни. Воздух в иранских мегаполисах по токсичности стал эквивалентен многолетнему курению сигарет, а чистая вода из обычного блага превратилась в дефицитный ресурс.

Эти два кризиса - атмосферный смог и водная засуха - символизируют системную экологическую деградацию, с которой столкнулась Исламская Республика. Если в городе Ахваз концентрация смертоносных частиц PM2.5 достигла 42 мкг/м³ (в восемь раз выше нормы Всемирной организации здравоохранения), то в самом Тегеране краны начинают пересыхать после нескольких малоснежных зим. В одной только провинции Хузестан за прошлый год от загрязнения воздуха умерли 1 624 человека, а лечение заболеваний дыхательной системы обошлось более чем в $427 миллионов. В последних числах октября более 22 тысяч жителей Хузестана обратились в больницы с респираторными проблемами - во многом из-за того, что за целый месяц там выдалось лишь два дня с относительно безопасным воздухом. Местные власти были вынуждены закрыть школы и перевести детей на дистанционное обучение, поскольку путь до класса и обратно стал представлять риск для здоровья ребенка. Одновременно в иранской столице начали вводить ночные отключения воды, пытаясь растянуть скудеющие запасы в городских водохранилищах, которые опустели до критического уровня. Один из пяти ключевых столичных водоемов уже полностью иссяк, а другой заполнен менее чем на 8%. Министр энергетики Аббас Али-Абади призвал тегеранцев экономить как минимум 20% воды и устанавливать домашние резервуары, иначе город ожидает жесткое нормирование. Но даже эти меры могут не спасти ситуацию: метеорологи фиксируют, что страна переживает самую засушливую фазу за последние 50 лет, с падением осадков более чем на 85% по сравнению с прошлым годом. Национальный центр по чрезвычайной засухе уже классифицировал обстановку как "тяжелейшую". На этом фоне предупреждение руководства страны о возможной эвакуации миллионов жителей перестало быть пустым драматизмом - это признание того, что экологический кризис напрямую затрагивает вопрос выживания государства.

Главный вопрос, который вытекает из этой драматической картины, звучит так: как системный экологический кризис в Иране влияет на внутреннюю стабильность страны? Иначе говоря, способны ли такие экологические потрясения подорвать социально-политическое равновесие Ирана, и где проходит грань, за которой деградация окружающей среды становится угрозой самому существованию режима и общества? Чтобы ответить, необходимо рассмотреть истоки нынешней ситуации, механизм влияния экологии на экономику и политику, а также возможные сценарии развития событий.

Историко-политический фон: десятилетия безответственного развития

Сегодняшний экологический коллапс в Иране не возник внезапно - его корни тянутся сквозь десятилетия индустриализации, управленческих просчетов и геополитической изоляции. Еще в 1970-е годы, в эпоху позднего шахского правления, Иран создавал первые природоохранные структуры, понимая ценность ресурсов. Однако последовавшая Исламская революция 1979 года и восьмилетняя война с Ираком (1980-1988) отвлекли внимание государства на вопросы выживания и восстановления, отодвинув экологические приоритеты на задворки. Страна бросила все силы на восстановление экономики и промышленности - "сначала развитие, потом экология" стало негласным девизом послевоенного руководства. Президент Али Акбар Хашеми Рафсанджани в 1990-е развернул масштабные проекты реконструкции и гидротехнического строительства: за последующие десятилетия по всей стране выросли сотни новых дамб и водохранилищ, призванных обеспечить орошение и электрификацию. Эти усилия действительно принесли Ирану краткосрочные выгоды - выросло сельскохозяйственное производство, появились новые рабочие места, города и деревни получили энергию. Но цена была скрыта: реки, озера и подземные воды начали стремительно меле́ть. Без должного планирования и экологических фильтров каждая дамба становилась ударом по естественному водному балансу.

Одновременно Иран переживал демографический бум. Население страны с примерно 35 млн в 1980 году выросло до более 85 млн к середине 2020-х. Ради прокормления и энергоснабжения растущего населения власти стимулировали максимальную самообеспеченность - расширяли посевы даже в засушливых регионах, накачивая туда воду из глубинных скважин. Бурение тысяч новых колодцев и интенсивное качание грунтовых вод позволили краткосрочно увеличить урожаи, но привели к тому, что к началу 2020-х половина подземных водоносных горизонтов Ирана оказалась истощена или в критическом состоянии. По оценкам бывшего министра сельского хозяйства Иссы Калантори, ежегодный дефицит воды в стране достиг более 30 миллиардов кубометров, а уровень многих aquifer (водоносных пластов) неуклонно падает. Земля отвечает на это проседанием: в предместьях Тегерана и других городов фиксируются провалы почвы из-за чрезмерной откачки подземных вод - буквальная метафора того, как непродуманное управление ресурсами подрывает фундамент страны.

Кульминацией ошибок стал кризис вокруг озера Урмия на северо-западе Ирана. Когда-то одно из крупнейших соленых озер планеты, за последние 30 лет оно усохло почти на 95% от своего объема. Причина - переизбыток водозабора для ирригации (особенно под сады яблонь в прилегающих провинциях) и перекрытие питающих рек дамбами. Высыхание Урмии вызвало не только экологическую катастрофу (обнажившееся соляное дно при каждом порыве ветра поднимает ядовитую пыль, угрожая здоровью миллионов жителей в окрестностях), но и всплеск социального недовольства. Азербайджанское тюркоязычное население провинций Восточный и Западный Азербайджан восприняло гибель озера как символ пренебрежения центра к их нуждам. В 2010-х годах прокатились протесты под лозунгами "Озеро Урмия умирает" и "Дайте воде вернуться!", которые были жестко пресечены силами безопасности. Лишь столкнувшись с перспективой соляной бури и массового переселения миллионов людей из города Тебриз, власти в середине 2010-х спохватились: при президенте Хасане Рухани была запущена программа спасения Урмии, поддержанная ООН. Однако результаты оказались скромными - без системных перемен и при продолжающейся засухе озеро так и не восстановилось и поныне "балансирует на краю полного исчезновения". Бывший глава Организации охраны окружающей среды (и все тот же Исса Калантори) мрачно подсчитал: если Урмию не спасти, то для переселения 4 миллионов человек, живущих в зоне потенциального соляного бедствия, понадобится до $500 миллиардов - тогда как озеру помочь можно было бы примерно за $1 миллиард. Этот пример наглядно показал, что экономия на экологии оборачивается колоссальными рисками для национальной экономики и безопасности.

Наряду с водными ресурсами под ударом оказались и воздушные. Стремительное увеличение автотранспорта в иранских городах началось еще в 1990-е, но в последующие годы ситуация усугубилась ввиду технологического отставания и санкций. Мировые производители экологически чистых двигателей и фильтров не могли свободно работать на иранском рынке из-за санкционных ограничений, и страна оказалась завалена миллионами устаревших автомобилей и мотоциклов с неэффективными двигателями. К 2020-м годам в крупных городах, особенно в столичном регионе, транспорт и старые дизельные грузовики стали главным источником смога. По оценкам Министерства здравоохранения ИРИ, до 88% выбросов взвешенных частиц в воздухе Ирана дают именно выхлопы моторного транспорта и только 12% - стационарные источники вроде заводов. Добавим к этому энергетический сектор: из-за внутреннего спроса и недоинвестированности газовой отрасли власти периодически сжигают на ТЭС мазут (тяжелое нефтяное топливо) - особенно зимой, когда приоритетом становится отопление домов, и газ перенаправляется населению. Сжигание мазута и угля, а также эксплуатация старых нефтеперерабатывающих заводов без современных фильтров выбрасывают в атмосферу тонны серы, сажи и тяжелых металлов. Неудивительно, что города вроде Тегерана, Исфахана, Мешхеда стабильно оказываются в вершине мирового антирейтинга по загрязненности воздуха. Уже к середине 2010-х медики били тревогу: ежегодно от болезней, связанных с плохим воздухом, умирали десятки тысяч иранцев. Но вместо решительных действий государство зачастую либо отрицало масштабы проблемы, либо искало внешних виновников. Показательно, что еще в 2018 году высокопоставленный генерал - глава Организации гражданской обороны ИРИ - всерьез обвинил иностранные державы в "кражe облаков", заявив, будто Израиль и Запад специально провоцируют засуху в Иране, "высасывая влагу из облачных фронтов" перед их входом в иранское небо. Эти заявления, прозвучавшие на фоне обмеления рек и опустынивания полей, вызвали волну критики со стороны ученых. Фактически, они стали симптомом глубокой проблемы: разрыв между наукой и управленческой практикой. В Иране образовался раскол между экологами и технократами, бившими тревогу по поводу надвигающегося кризиса, и силовиками с бюрократами, склонными видеть заговоры вместо собственных ошибок.

Политическая система ИРИ также наложила свой отпечаток. Конституция Исламской Республики (статья 50) провозглашает охрану окружающей среды делом общенациональной важности и прямо запрещает деятельность, наносящую непоправимый ущерб экосистеме. Однако на практике за четыре десятилетия приоритет всегда отдавался идеологическим или силовым задачам, "экологическая безопасность" оставалась на обочине национальной повестки. Органы, ответственные за природу - такие как Организация по охране окружающей среды - страдали от хронического недостатка полномочий и бюджета. Их руководители (формально имеющие ранг вице-президента) часто менялись в зависимости от политических ветров. В одни периоды на эту должность ставили известных ученых и сторонников реформ (например, Масуме Эбтекар в 1997-2005 и 2013-2017 гг.), пытавшихся внедрить "зеленую" повестку. В другие годы - особенно при президенте Махмуде Ахмадинежаде (2005-2013) - экологические нормы откровенно ослаблялись ради ускорения проектов "большой стройки". В 2010-х сообщалось, что правительство выдало тысячи разрешений на промышленное строительство в природоохранных зонах и национальных парках, часто по протекции Корпуса стражей исламской революции (КСИР), хозяйственные подразделения которого (например, инженерный конгломерат "Хатам аль-Анбия") были заинтересованы в максимуме подрядов. Голос природоохранных НКО практически не звучал: независимые экологические организации в Иране всегда сталкивались с подозрительностью со стороны режима. Кульминацией этого недоверия стала трагедия 2018 года, когда несколько известных иранских экологов и зоологов - члены Фонда персидского наследия дикой природы - были арестованы по обвинению в "шпионаже" за использование фотоловушек для слежения за редкими видами. Один из них, профессор Кавус Сейед-Эмами, погиб при странных обстоятельствах в тюрьме, а остальные получили длительные тюремные сроки. Репрессивная машина, привыкшая видеть угрозу в любой самостоятельной активности, по сути обезглавила экологическое сообщество страны. Многие специалисты предпочли эмигрировать: так, выдающийся эксперт по водным ресурсам Кавех Мадани, приглашаемый в 2017 году в Иран на пост замглавы Организации охраны окружающей среды, уже через год покинул страну, опасаясь преследований со стороны радикалов. В результате иранское государство лишилось значительной части собственного человеческого капитала в сфере экологии - тех самых людей, которые могли бы разрабатывать решения и бить тревогу на высоком уровне.

Все эти факторы - инженерный утилитаризм, демография, санкции и политическая закрытость - сформировали идеальный шторм, который разразился сейчас. Климатические изменения лишь подлили масла в огонь: Иран, расположенный в засушливом субтропическом поясе, и сам по себе подвержен экстремальным колебаниям осадков, а глобальное потепление усилило частоту жестоких засух и рекордных жар. За последние десять лет Иран пережил несколько небывало засушливых периодов (особенно в 2018 и 2021 годах), когда водохранилища меле́ли, а электроэнергия отключалась на часы из-за падения выработки ГЭС. Летом 2023-го столбик термометра в некоторых городах поднялся выше +50 °C, побив исторические рекорды и вызвав массовые тепловые удары. Одновременно пыльные бури - ранее редкие - стали регулярным бедствием: пыль приходит как из соседних Ирака и Саудовской Аравии, где тоже высохли болота, так и с отечественных выжженных равнин. Системный экологический кризис сложился как мозаика множества частей, взаимно усиливающих друг друга. Если одним словом охарактеризовать результат десятилетий политики, то сама природа выносит свой вердикт: несбалансированность. Иран тратил воду быстрее, чем пополняются источники; загрязнял воздух быстрее, чем он успевает рассеиваться ветрами; потреблял почву быстрее, чем она успевает восстановить плодородие. Теперь наступает расплата, и платить приходится всем - от крестьянина в иссохшей деревне Систана до городского жителя, надевающего маску от смога в Тегеране.

Системный кризис и его проявления: экология бьет по людям и экономике

Экологический кризис в Иране носит комплексный характер, затрагивая сразу несколько жизненно важных сфер. Во-первых, это удар по здоровью населения. Как мы отметили во введении, загрязнение воздуха стало "тихим убийцей" десятков тысяч иранцев ежегодно. Наиболее опасны частицы PM2.5 - микроскопическая пыль размером менее 2,5 микрометра, способная проникать глубоко в легкие и даже в кровь. Иранские медики фиксируют резкий рост заболеваний, связанных с этим фактором. В структуре смертности от смога на первый план выходят сердечно-сосудистые недуги: почти четверть смертей связана с ишемической болезнью сердца, порядка 15-17% - с инсультами и хроническими обструктивными болезнями легких, еще около 20% - с раком легких и острыми инфекциями дыхательных путей. Фактически, ядовитый воздух превратился для иранцев в фактор риска масштаба эпидемии. Особенно страдают крупнейшие агломерации: помимо столицы, это промышленный Исфахан, нефтяной Ахваз, города-развоздушные "мешки" вроде Арака. Уже к середине 2010-х ВОЗ относила иранские города к числу самых загрязненных в мире. Например, Ахваз в разные годы занимал верхние строчки антирейтингов по средней концентрации пыли. В 2023-2025 гг. среднегодовой уровень PM2.5 там колеблется в районе 35-40 мкг/м³ при рекомендованной норме 5 мкг/м³. В некоторых районах Юго-Запада Ирана (Хузестан, Илам) пыльные бури могут повышать суточную концентрацию частиц до нескольких сотен микрограммов - воздух буквально превращается в взвесь, через которую не пробивается солнце. Для местных жителей это означает хроническое раздражение слизистых, кашель, снижение функций легких даже у здоровых, не говоря уже о детях, пожилых и астматиках.

Экономические издержки такого положения колоссальны. По официальной оценке Министерства здравоохранения ИРИ, совокупный ущерб от болезней и смертей, связанных только с грязным воздухом, составляет $17,2 млрд ежегодно, или $47 миллионов в день. Это прямые потери - от недополученного ВВП из-за больничных и преждевременных смертей до расходов системы здравоохранения. Для сравнения, $47 млн в день - больше, чем Иран зарабатывает на экспорте многих своих несырьевых товаров. То есть экология оборачивается для иранской экономики постоянным скрытым "налогом", замедляющим развитие. ВВП страны последние годы стагнирует и падает (под давлением санкций, инфляции и оттока инвестиций), а тут еще миллиарды "съедаются" последствиями смога. Эти деньги могли бы пойти на модернизацию той же промышленности, на инфраструктуру, на создание рабочих мест - вместо этого тратятся на лечение инфарктов и онкологии, вызванных плохим воздухом. Кроме того, загрязнение снижает привлекательность иранских городов для квалифицированных кадров. Молодые специалисты, у которых есть возможность эмигрировать, нередко делают выбор в пользу жизни в Дубае, Ванкувере или даже соседнем Баку, только бы не подвергать здоровье семьи ежедневному риску. Эта утечка мозгов - еще один косвенный удар по экономике, усиленный экологическим фактором.

Во-вторых, водный кризис подрывает продовольственную и энергетическую безопасность. Иран исторически стремился к продовольственной независимости, но парадокс в том, что крупнейший производитель нефти и газа на Ближнем Востоке не смог обеспечить устойчивое снабжение себя водой. Более 90% потребления пресной воды в Иране приходится на сельское хозяйство - преимущественно орошаемое земледелие. Десятилетиями эту отрасль субсидировали дешевыми ресурсами: вода доставалась крестьянам почти бесплатно, электричество для насосов - по заниженным тарифам. Это приводило к расточительству и низкой эффективности: по данным ООН, КПД ирригационных систем Ирана не превышает 35-40%, то есть более половины забранной воды просто теряется по пути или бесполезно испаряется. Фермеры исторически выращивали даже влаголюбивые культуры (рис, сахарную свеклу, хлопок) в регионах с жарким климатом, что требовало колоссального полива. В итоге водохранилища в центральном и южном Иране начали неумолимо мелеть. Озеро Бахтеган и болота Хур-аль-Азим, река Заянде-Руд в Исфахане - список высохших водоемов множится год от года. В провинции Систан и Белуджистан практически исчезла когда-то обширная система пресноводных лагун Хамун, питавшаяся водой реки Гильменд (гелманд) с территории Афганистана. Конфликт вокруг реки уже приобретает международную окраску: Иран обвиняет правительство "Талибана" в Кабуле в том, что оно перекрывает сток Гильменда, нарушая договор о разделе воды, - и грозит даже силовыми мерами, тогда как афганская сторона утверждает, что воды просто нет из-за засухи. Так или иначе, высыхание восточных регионов вынудило к переселению десятки тысяч жителей: сельские общины в Белуджистане покидают свои места, спасаясь от пыльных бурь и безводья. По некоторым оценкам, за последние годы до 70% иранских деревень оказались в зоне риска обезлюдивания - люди либо уже уехали, либо серьезно подумывают об этом ввиду отсутствия воды. В стране формируется слой "экологических мигрантов" - внутренне перемещенных лиц, бегущих не от войны, а от засухи. Уже сейчас порядка 11 миллионов иранцев живут во временных поселениях на окраинах крупных городов, перебравшись туда после разорения своих сельских хозяйств за последнее десятилетие. Это создает новые социальные проблемы: рост городских трущоб, безработицы, напряженности между "старожилами" и новичками.

Сельское хозяйство, несмотря на героические усилия фермеров, все чаще не справляется: в последние годы Иран вынужден резко наращивать импорт зерновых и кормов, чтобы избежать дефицита продовольствия. Засуха 2021-2022 гг. привела к сокращению урожая пшеницы почти на треть, и правительству пришлось закупить за рубежом рекордные объемы зерна, потратив драгоценную валюту. По прогнозам, тренд на зависимость от продовольственного импорта будет только расти, если не изменить водную политику. Таким образом, водная проблема из экологической превращается в стратегическую экономическую: страна с древней земледельческой культурой все менее способна себя прокормить, что бьет по самоуважению нации и ставит под угрозу социальную стабильность (вспомним, что рост цен на продовольствие часто становился искрой для протестов на Ближнем Востоке). Кроме того, энергетика тоже страдает: недостаток воды ограничивает работу гидроэлектростанций (в засушливое лето 2022-го в Иране практически полностью остановилась генерация на ряде ГЭС, усугубив веерные отключения электричества). Водный фактор затрагивает и теплоэнергетику - для охлаждения тепловых электростанций требуется большое количество воды, а ее нет. Ситуация, когда у страны есть огромные запасы нефти и газа, но жители сидят без света из-за жары и обмеления рек, подрывает доверие к компетентности властей.

В-третьих, экологический кризис усиливает социальное недовольство и региональные противоречия. За последние годы Иран пережил несколько волн протестов, и хотя первопричиной чаще становились экономические и политические факторы, экологические проблемы играли роль детонатора или важного компонента протеста. Так, в декабре 2017 - январе 2018 года массовые выступления, охватившие десятки городов, частично были вызваны отчаянием людей в регионах, страдающих от засухи. Анализ показал, что многие небольшие города, где произошли самые ожесточенные столкновения зимой 2018-го, испытывали острый дефицит воды и последствия аграрного упадка. Протестующие выкрикивали не только политические лозунги, но и вполне утилитарные: "Мы хотим воды!". В ответ правительство усилило пропаганду о климатических причинах засухи и за кулисами признавало серьезность проблемы: осенью 2018-го иранский Центр стратегических исследований даже выпустил доклад, где предупреждалось, что водные конфликты могут перерасти в неконтролируемые беспорядки. Это пророчество фактически сбылось в 2019 году: новая вспышка протестов (изначально из-за роста цен на бензин) привела к тому, что по всей стране поднялись в том числе жители засушливых провинций. В ходе подавления волнений осенью 2019-го особенно трагические события произошли в городе Махшахр в Хузестане: протестующие, многие из которых были обездоленными жителями пересыхающих деревень или кварталов без воды, были загнаны силами КСИР в близлежащие тростниковые болота и расстреляны - по разным данным, там погибли десятки человек. Всего же в ноябре 2019-го по данным Reuters погибли около 1500 протестующих по всей стране - беспрецедентная жестокость, отчасти продиктованная страхом властей перед потерей контроля над периферией, измотанной водой и экономикой.

Отдельно стоит упомянуть протесты в Хузестане летом 2021 года. Эта богатейшая нефтяная провинция на юго-западе, населённая в том числе арабским меньшинством, исторически славилась реками и болотами. Но из-за переизбытка дамб и переброски воды в центральные районы Ирана, а также из-за общего снижения осадков, к 2021 году реки Карун, Керхе и Зохре сильно обмелели, ряд водоемов высох. В июле, в разгар 50-градусной жары, краны в десятках деревень пересохли, скот гибнул без воды. Вспыхнули стихийные выступления - люди скандировали: "Мы жаждем!", "Воды, воды!". Эти локальные протесты быстро обрели политическую окраску: прозвучали лозунги против верховного лидера Али Хаменеи. Власти вновь применили силу - погибли как минимум несколько человек, сотни были арестованы. Однако урок был усвоен: сразу после этого Тегеран экстренно выделил миллиарды риалов на водоснабжение Хузестана, отправил туда высоких эмиссаров успокаивать народ, пообещал новые насосы и опреснительные установки. Факт остается фактом: "водные бунты" стали новой реальностью Ирана, и чтобы сбивать волну возмущения, режиму приходится спешно латать дыры и тратить ресурсы, отвлекаясь от своих привычных идеологических повесток.

Экологический фактор обнажает и усиливает неравенство между регионами и общинами. Например, дефицит воды более остро ощущается в отдаленных, менее развитых провинциях - Систане и Белуджистане, Кермане, Южном Хорасане, Йезде, Хамадане. Эти же области населены в основном национальными и религиозными меньшинствами (белуджи-сунниты, пуштуны, курды и др.), которые и без того исторически чувствовали себя обделенными вниманием центра. Теперь же природный кризис воспринимается ими как еще одно проявление несправедливости: вода уходит туда, где власть и влияние. Междугородние переброски воды стали причиной социальной напряженности. Когда власти запустили проекты переброса стока рек к большим городам - например, от Каруна к сухому плато Йезд, или от Деза к промышленным районам Центрального Ирана, - это вызвало протест фермеров и жителей тех мест, откуда забирают воду. В 2021 году на высохшем русле реки Заянде-Руд в Исфахане тысячи фермеров разбили палаточный лагерь, требуя вернуть их воде прежний объем - люди перекрывали дороги на фоне растрескавшегося дна знаменитой реки под мостом Хаджу, картинно демонстрируя свой гнев. Вскоре к ним присоединились горожане, недовольные пылью и властью, - произошли столкновения, полиция применила дробовики. Эта картина - борьба за воду между провинциями и отраслями - грозит стать привычной: дефицитный ресурс порождает конкуренцию, и без прозрачного механизма распределения воды проигравшие чувствуют себя обманутыми. В такой атмосфере центральная власть рискует подорвать лояльность периферии и спровоцировать рост сепаратистских настроений. Например, в арабских кругах Хузестана звучит риторика: "Нашу воду забирают на персидский центр, а нам достаются болезни от пыли и грязной нефти". Экологическая несправедливость накладывается на этническую и экономическую - и становится взрывоопасной смесью.

Наконец, экологические проблемы ставят под сомнение сам общественный договор в Иране. Режим аятолл исторически обосновывал свою власть способностью обеспечивать независимость, моральный порядок и определенный уровень благосостояния. Но когда в мирное время власть не может гарантировать такие базовые вещи, как чистый воздух, вода и электроэнергия, это неизбежно рождает вопросы у населения: легитимен ли правящий класс, если он не справляется с обязанностями? Уже сегодня в разговорах тегеранцев нередка горькая ирония: мол, "мы боялись, что нас разбомбят враги, а в итоге задыхаемся от собственного смога". Правительство, тратящее миллиарды на ракетные программы и поддержку союзников за рубежом, получает упреки: вместо того чтобы финансировать, к примеру, восстановление Ливана или вооружать палестинские группировки, не лучше ли вложиться во фильтры для заводов, очистку рек и модернизацию трубопроводов в самóм Иране? Эти настроения особенно сильны среди городского среднего класса и молодежи, которые знакомы с опытом других стран и видят разрыв между словами власти и реальностью. Показательно, что даже часть клириков и консервативных политиков начала выражать обеспокоенность: в 2023 году влиятельный аятолла Макарем-Ширази публично заявил, что засуха и пыль - "это наказание свыше за неправильное управление" и призвал правительство принять экстренные меры для помощи провинциям. Хотя подобные высказывания во многом носят ритуальный характер, они свидетельствуют: экологический кризис проник в массовое сознание и стал предметом общенациональных обсуждений, а не только узкотехнической темой.

Внутренняя стабильность под угрозой: от экологической безопасности к национальной безопасности

В совокупности вышеперечисленные факторы ясно показывают: экологический кризис в Иране перестал быть сугубо природной или даже экономической проблемой - он превращается в проблему политической и социальной стабильности, затрагивая основы национальной безопасности. Концепция "человеческой безопасности", популярная в глобальной политологии, предполагает, что безопасность государства измеряется не только отсутствием войны или терроризма, но и способностью государства защищать своих граждан от хронических угроз вроде голода, эпидемий и экологических бедствий. С этой точки зрения Иран сегодня небезопасен для собственных граждан, причем угроза исходит не от внешних врагов, а от среды обитания внутри страны.

Высокопоставленные иранские эксперты открыто предупреждают об этом. Кавех Мадани - бывший заместитель главы департамента охраны окружающей среды, один из признанных мировых специалистов по водной проблеме - говорит о состоянии дел без обиняков: Иран переживает "водное банкротство", результат десятилетий плохого управления, усугубленных засухой и изменением климата. Он отмечает: "Когда у людей не остается воды и электричества, возникают внутренние проблемы безопасности, о которых не мечтали бы даже враги Ирана". Действительно, отключения света в 40-градусную жару или отсутствие воды в кране становятся триггерами паники и злости, сравнимыми с внешней атакой. Можно вспомнить, как летом 2022 года, после нескольких дней блэкаутов, разгневанные жители городов Кередж и Шираз выходили на стихийные протесты, требуя вернуть свет - их разогнали, но осадок остался.

Силовые структуры ИРИ - Корпус стражей, полиция, разведка - традиционно готовились к подавлению политической оппозиции или отражению диверсий, но теперь им приходится иметь дело с другим типом вызова: стихийными социальными вспышками, вызванными неудовлетворенными базовыми потребностями. В чем сложность? В том, что дубинки и аресты не могут остановить засуху или рассеять смог. Более того, применение силы в таких случаях делегитимирует власть в глазах даже лоялистов: когда по телевизору признают, что, скажем, пересохло 10% национальных водохранилищ, а параллельно на улицах бьют тех, кто просит воды, - это рождает когнитивный диссонанс и подрывает доверие к государству. Получается своего рода "экологическая дилемма режима": признавать проблему - значит демонстрировать слабость и ответственность, не признавать - значит злить народ очевидной ложью.

Пока что официальная риторика Ирана эволюционирует от полного отрицания к частичному признанию проблем. Если раньше крикунов называли паникерами и агентами Запада, теперь государственные СМИ сами печатают пугающие цифры смертности от смога и кадров засохших водоемов (пример - совсем недавний отчет Минздрава о 58 975 жертвах загрязнения воздуха за год, который разошелся по всем иранским новостным лентам). Это свидетельствует: масштаб бедствия уже не спрятать, и власть вынуждена информировать общество, пытаясь тем самым разделить ответственность. Однако открытая статистика может иметь и обратный эффект - усиливать тревогу и чувство бессилия граждан перед лицом грядущего. Когда по центральному телевидению высокопоставленный чиновник предупреждает, что "если зимой не будет дождей, придется эвакуировать столицу", - миллионы людей невольно задаются вопросом: а план "Б" у государства вообще есть? Усиливает напряженность и то, что ресурсы у правительства явно ограничены: в одном месте зальют, в другом не хватит. Например, в ответ на протесты 2021 года в Хузестане были выделены деньги на строительство новых трубопроводов из реки Карун для снабжения проблемных городов, но это автоматически означает, что в Каруне станет еще меньше воды ниже по течению - то есть разрешая один конфликт, власти закладывают основу для следующего.

Еще один аспект - борьба элит и "экологическая вина". В Иране постепенно формируется консенсус среди экспертов, что ключевую роль в провале водной политики сыграла некая условная "водная мафия" - альянс высокопоставленных чиновников, строительно-инжиниринговых фирм (включая структуры КСИР) и лоббистов, продвигавших дорогостоящие проекты дамб и перебросок воды вопреки предупреждениям независимых ученых. В публичном пространстве стали звучать имена и примеры: например, печально известная плотина Готванд на реке Карун - грандиозное сооружение, в тело которого неубранным попал миллион тонн соляных пород, в результате чего водохранилище превратилось в рассол и отравило целую реку. Инициаторы этого проекта из корпорации "Хатам аль-Анбия" (строительного гиганта, принадлежащего КСИР) игнорировали предупреждения геологов - и остались безнаказанны, хотя ущерб от Готванда неисчислим. Таких примеров десятки. Ныне, когда страна расхлебывает последствия, часть элиты - особенно из лагеря "реформистов" и технократов - перекладывает вину на конкурентов-консерваторов. Реформистская газета "Этемад" прямо указывает на непрофессионализм назначенцев в ключевых институтах как причину кризиса: "климат приносят в жертву политике", "некомпетентные люди в водном секторе привели к катастрофе". Консерваторы, в свою очередь, частично признают факт проблемы, но пытаются подчеркнуть внешние факторы (засуха, санкции) и призывают народ к аскезе. Так, официальные лица рекомендуют гражданам "молиться о дожде" и проявлять "моральную дисциплину" в потреблении воды, переводя проблему в почти религиозно-нравственную плоскость. Подобная риторика не слишком убеждает население, зато позволяет временно снять ответственность с конкретных управленцев: мол, виноваты стихия и расточительство простых людей, а не ошибки правительства. Но в долгосрочном плане это лишь усугубляет отчуждение между народом и властью - ведь люди видят, что руководители сами ни в чем себе не отказывают (правительственные учреждения не сидят без воды и электричества, генераторы гудят, бассейны наполняются), а требуют экономии от бедняков.

В целом, уже сейчас можно констатировать: экологический стрессор становится катализатором внутренней нестабильности в Иране. Он не обязательно сразу породит революцию или крах режима - иранское руководство все еще располагает значительным репрессивным аппаратом и ресурсами для маневра. Однако постепенная эрозия доверия и качества жизни подтачивает стойкость государства изнутри. Опасность заключается в синхронизации кризисов: если несколько экологических бедствий произойдут одновременно - скажем, сильнейшая пыльная буря накроет половину страны в тот же момент, когда из строя выйдет крупная электростанция из-за засухи, и параллельно вспыхнет лесной пожар близ густонаселенных районов - властям будет чрезвычайно трудно оперативно помочь всем и усмирить возмущение. Более того, возможно негативное скапливание эффектов: сегодняшние экологические проблемы могут породить будущие политические. Например, тотальное загрязнение воздуха и воды в перспективе ударит по человеческому капиталу (здоровье и образованность молодежи), что еще сильнее снизит конкурентоспособность страны и вызовет новую волну эмиграции и упадка институтов. Так, в Исфахане уже отмечается аномальный рост заболеваемости рассеянным склерозом, что некоторые ученые прямо связывают с долгосрочным отравлением среды тяжелыми металлами от ТЭЦ. Больное и ослабленное общество менее способно ни к экономическому развитию, ни к политической активности - это создает опасность, что Иран может надолго погрузиться в стагнацию Продолжайте следить за ситуацией на Icma.az, где мы всегда предоставляем свежие новости.