Зверство и геноцид в Алжире почему Париж до сих пор боится 8 мая

Автор: Эльчин Алыоглу, директор Baku Network, специально для Day.Az

Иногда память пахнет гарью. Иногда она кричит в темноте, и этот крик - не голос, а отголосок пули, застрявшей в чьей-то груди. История - это не даты и цифры, не сухие учебники. История - это запахи: сожжённых деревень, мокрой земли над братской могилой, крови на детской рубашке. И иногда, чтобы рассказать правду, не нужен хронологический порядок. Достаточно вспомнить один день. Один.

...В Алжир прибыла делегация французских парламентариев - около тридцати депутатов и сенаторов, преимущественно от левых и центристских партий. Визит приурочен к 80-й годовщине одной из самых кровавых и замалчиваемых трагедий колониальной эпохи - резни 8 мая 1945 года в Сетифе, Гельме и Херрате, когда тысячи алжирцев, вышедших с флагами своей свободы, были расстреляны французскими солдатами, буквально в тот момент, когда Франция сама праздновала освобождение от нацизма.

Этот день - болезненная рана в истории, которую Алжир бережно хранит в памяти, а Франция до сих пор боится открыто признать. Пока в Париже звучат фанфары в честь победы союзников, в Сетифе каждый год звучат траурные молитвы. И именно на этом драматическом контрасте сегодняшняя поездка приобретает политический и моральный вес.

"Очень важно, чтобы в этот день Франция была здесь, - говорит депутат от "Зелёных" Сабрина Себайи. - Важно показать, что среди нас есть те, кто хочет говорить правду, а не уклоняться от неё. Это жест примирения, который может начать серьёзный разговор о памяти, о справедливости, о будущем".

Но не все во Франции готовы к честному взгляду в зеркало. Лидер правых Лоран Вокье назвал визит "сеансом самобичевания": "8 мая - это день гордости, а не покаяния", - заявил он, упрекая коллег в "унижении Франции на чужой земле".

Эта полемика - не просто спор между левыми и правыми. Это показатель глубокого кризиса исторического сознания, в котором Франция живёт с момента распада империи. Одни продолжают цепляться за миф о "цивилизаторской миссии", другие всё громче требуют называть вещи своими именами: репрессии - преступлениями, а сопротивление колониализму - борьбой за свободу.

Сами отношения между Алжиром и Францией по-прежнему остаются в замороженном состоянии. Министр иностранных дел Жан-Ноэль Барро открыто признаёт: "Всё заблокировано. Мы не можем даже начать диалог, потому что внутри правительства слишком много тех, кто на это не готов".

В тот день Франция действовала не против армии врага, а против собственного населения - но только того, у кого не тот цвет кожи и не та фамилия.

Символика флага была не случайна. Она шла от Месали Хаджа - отца алжирского национализма, социалиста, бывшего коммуниста, заключённого, изгнанника, который мечтал превратить движение за свободу в массовую силу. Он хотел, чтобы алжирцы, разбросанные по Франции и Северной Африке, почувствовали себя не подданными, а народом. Франция на этот вызов ответила, как умела: массовыми расстрелами и бомбардировками деревень.

До сих пор никто точно не знает, сколько человек погибло. Историки называют цифры от 10 до 30 тысяч убитых алжирцев, но государство не спешит раскрывать архивы, не финансирует исследования, не устанавливает имена погибших.
Именно здесь проходит черта между памятью и её отсутствием, между признанием и институциональным забвением.

Алжир в 1945 году - это не просто колония. Это место, где рождалась Свободная Франция. Здесь, в Алжире, генерал де Голль формировал армию для освобождения Европы. Здесь были те самые тирайёры, которые шли на штурм Марселя и участвовали в освобождении Парижа.
И всё же, когда война закончилась, их снова сделали "туземцами", недочеловеками, не заслуживающими даже флага.

Не стоит забывать, что Алжир в те годы оставался под влиянием режима Виши. Особенно пострадали евреи - около 120 000 человек, лишённых гражданства, имущества и работы. Отменённый декрет Кремье стал символом предательства, как для евреев, так и для всех "неевропейцев", которым напомнили: "это не ваша Республика, даже если вы умирали за неё".

Это не вопрос раскаяния, это вопрос истины. Коллективное наказание, отказ в праве на память, попытки замолчать - это всё черты не только колониального режима, но и современного дискурса, в котором любое напоминание об ответственности называют "алжирским шантажом" или "постколониальным нытьём".

Первые официальные признания со стороны Франции появились лишь в 2005 году, спустя 60 лет. В 2015-м - возложение венка. Символика вместо политики.
Макрон пока хранит молчание. Возможно, 80-я годовщина станет поводом для жеста. Но пока вместо диалога - тишина, вместо процессов - архивная пыль, вместо правды - забвение.

8 мая для Франции - день триумфа. Парад. Музыка. Де Голль с высоко поднятой головой. Для Алжира - день смерти. Тишина. Крики. И мальчик с флагом. Бузид Сааль. Ему - шестнадцать. Он выходит с флагом, потому что верит. Потому что где-то там, в Берлине, упали свастики, и значит теперь можно мечтать.

Пуля нашла его в упор. В лоб. Взметнулась кровь, красная, как полоска на чужом триколоре.

Этот выстрел не просто оборвал жизнь - он открыл портал в ад. И в этот ад Франция вошла в мундире офицера, с жетоном республики и винтовкой, которой ещё накануне освобождала Европу.

Ведь Бузид Сааль верил, что этот флаг, вздымающийся рядом с триколором, - это не посягательство, а благодарность. Ведь его народ тоже сражался. Тоже умирал. За Францию. За Европу. За свободу.

Пуля разрывает воздух. Флаг падает в кровь. И в этот момент в истории загорается огонь, который уже не удастся потушить.
В день Победы - день резни.

Французская Республика, освободившаяся от гитлеровского сапога, надевает свои - и марширует по телам алжирских крестьян. Это не парадокс истории. Это её диагноз.
Цивилизация с пулей в сердце.

Сетиф, Гельма, Херрата. Названия звучат как стихи, но это - реквием.
Реквием по тысячам. По тем, кто молчал в момент смерти. По тем, кто кричал. По тем, кого не нашли.

Французская армия, флот, ополчение, даже пожарные - всё обрушилось на этот народ, как проклятие. Авиация, расстрелы, штыки, изнасилования. Это была не операция. Это была оргия страха и власти. Страх - у тех, кто прятался в оврагах. Власть - у тех, кто бросал гранаты в мечети.

"Выжигать всё. Не различать. Не жалеть" - это не приказ, это ритм, в котором билось сердце Империи.

И всё это - в день, когда в Париже целовались на мостах.

С 1830 года, когда французские войска впервые вступили в Алжир, всё было ясно. Это была не миссия просвещения. Это была война за пространство, за землю, за людей, которых следовало лишить родины, имени, памяти.

Генерал Бюжо в 1845 году: "Чтобы истребить племя, надо выжечь его поля, вырезать мужчин и увести женщин в плен."

И выжигали. И вырезали. К 1871 году - десятки восстаний, сотни тысяч убитых, миллионы изгнанных. Земли отбирались в пользу белых колонистов. Алжирцы - мусульмане и евреи - становились "индигены", туземцы, юридически не люди. У них не было права голосовать, учиться, собираться. Только право подчиняться. Только право молчать.

Так формировалась империя молчания. На руинах деревень и сожжённых мечетей. Под гимн Республики, под оркестровую увертюру Просвещения. Где вместо книг - штыки. Вместо равенства - иерархия. Вместо братства - казарма.

Когда в Сетифе раздались выстрелы, Франция ответила не судом, не диалогом, не попыткой понять. Она ответила по привычке - артиллерией. Генерал Дюваль приказал: "Нам дали список деревень. Мы должны были сравнять их с землёй."

И сравняли. Бомбили с воздуха. Жгли дома. Арестовывали всех - женщин, детей, стариков. В Херрате, Гельме, Константине солдаты стреляли без приказа - он уже был вписан в саму ткань Империи. По сей день никто не знает точное число убитых. Историки говорят - от 10 до 30 тысяч. Алжирцы говорят - больше. Франция говорит - тишиной.

Это была не операция. Это было очищение. Это была казнь нации. За флаг. За голос. За лицо. За попытку быть не рабом - человеком.

Бузид Сааль. Его имя стало символом. Мальчик, чьё тело выбросили как мусор, чьё имя Франция не вписала в учебники, но которое помнят улицы Алжира.

И безымянные лица. Тысячи. Женщины с выжженными глазами. Старики с пулей в затылке. Дети, которых даже не записали в списки. Они и есть история. История, которую Франция вырвала из учебников, как вырывает язык изо рта у свидетеля.

... Когда в июле 1830 года французские войска высадились на алжирском берегу, они несли на штыках не только оружие, но и миссию: нести "цивилизацию". Франция, пережив революции и реставрации, жаждала новых триумфов - и нашла их в крови африканского континента.

Алжир стал не просто колонией. Он стал экспонатом - витриной Империи, частью метрополии, департаментом Франции. Но это была витрина, за которой скрывались пепелища сожжённых деревень, пустые глаза изгнанных женщин, и железный режим indigénat - система юридического апартеида, при которой миллионы людей стали чужими на собственной земле.

Европа праздновала. Париж гремел салютами. На Елисейских полях - ликование, цветы, парады. А в Сетифе, Гельме и Херрате - кровь, огонь, трупы.

Шестнадцатилетний Бузид Сааль вышел на демонстрацию с флагом, не признанным метрополией - зелёно-белое знамя с полумесяцем. Он был скаутом. Он верил, что если Франция победила нацизм, значит теперь она даст свободу.

В ответ - выстрел в голову. Пуля, как подпись под историей, которую Алжир должен был понять: вы не победители, вы подданные. Даже не граждане. Просто цифры.

Эта пуля разорвала не только голову подростка, но и иллюзии. В Сетифе вспыхнули беспорядки, в которых погибли около сотни европейцев - трагедия, но не приговор. Однако Франция не искала виновных. Она отправила армию.

Французская армия, полиция, ополчение и даже флот начали карательную операцию. С воздуха сжигали деревни. С земли - расстреливали жителей. Моряки высаживались на побережья и "зачищали" берега. Людей сгоняли в рвы и убивали. Женщин насиловали, детей сжигали вместе с хижинами.

Франция не вела подсчётов. Убийства не документировались, их замалчивали. Это была не война, не конфликт - это была резня.

На каждом французском плакате того времени - символика триколора и слова "Liberté". Но в Алжире символика была иной: сожжённые тела, окровавленные платки, выкопанные братские могилы.

Франция в тот день доказала, что способна действовать как нацистский режим. Разница - в риторике. Там - "раса господ". Здесь - "гражданская миссия". Но методы одни: блокада продовольствия, массовые расстрелы, подавление памяти.

В этом парадоксе - ключ к пониманию: Франция действовала как палач, освободившийся от другого палача.

Почему Франция молчит? Почему нет мемориала? Нет музея? Нет закона о признании массового убийства 1945 года геноцидом? Потому что признание - это удар по мифу. А миф - важнее правды.

Бруно Ретайо, министр, сказал в 2023 году: "Франция никому не должна каяться."
Но ведь каяться - это не слабость. Это зрелость. Это путь вперёд. Это способ стать республикой, а не симулякром.

Ахмед Бенабдессалам, переживший резню, говорил: "Мы не требуем компенсаций. Мы хотим, чтобы нас называли по именам. Чтобы нас не вычёркивали из истории."

История - это не учебник. Это боль. И если боль нельзя признать - значит, она не исчезла. Она живёт.

Пока Париж празднует - Гельма плачет. Пока Франция учит демократии - в её архивах пыль на истине. Пока Европа говорит о правах человека - в сердце Алжира звучит эхо выстрела в Бузида Сааля.

Сегодня, спустя восемьдесят лет, лица безымянных жертв смотрят на нас с пожелтевших фотографий, с черновых архивов, с коллективных могил. Они не требуют мести. Они требуют памяти.

Империя молчания должна заговорить. О Сетифе. О Херрате. О Гельме. О миллионах, ставших песком под французским сапогом.

Цивилизация с пулей в сердце - это не цивилизация. Это империя. И у неё нет будущего, если она отказывается от прошлого.

История - не для победителей. История - для тех, кто выжил. И пока Алжир помнит, правда существует. И она требует произнести вслух имена, назвать число, открыть архивы, признать преступление.

Потому что день, когда флаг стал преступлением, - это день, когда Республика убила своё достоинство.

Никто не прощает за молчание. Но всех запомнят за правду. Империя молчания. Вот как зовётся Франция в алжирской памяти. Империя, которая не говорит. Не признаёт. Не скорбит. Не кается. Памятника - нет. Компенсации - нет. Процесса - нет. Даже цифр - нет. Только шёпот. Только боль. Только лица.

И главное из них - лицо без имени. Лицо с разодранной скулой. Лицо, которого ты не знал, но которое теперь живёт внутри тебя. Потому что ты видел фотографию. Потому что ты читаешь эти строки.

Франция хочет забыть. Алжир - не может. Не потому, что мстит. А потому, что помнит. Память - не шантаж. Это дыхание истории. Это рана, которая болит, пока её не залечат. Не признанием. Не деньгами. А простым словом: да, мы сделали это. Прости. Но пока Франция молчит, 8 мая остаётся двумя датами.
Для одной - это марш победы. Для другой - день, когда жизнь обернулась криком, а крик - землёй, забитой в рот.

... Ты не слышал, как стонет мать, теряя третьего сына. Ты не видел, как подросток пытается подняться после выстрела - и не может, потому что ног больше нет.
Ты не дышал воздухом, в котором пахнет жареной плотью и республиканской риторикой.

Но если ты открыл сердце - ты почувствовал. Ты знаешь теперь, что такое цивилизация с пулей в сердце. Ты знаешь, что значит империя молчания.
Ты знаешь, как звучит в день победы - день резни.

И если ты человек, а не машина истории - ты запомнишь. Ты произнесёшь: Бузид Сааль. Месали Хадж. Херрата. Сетиф. Гельма.

Ты не забудешь. Потому что прощение невозможно там, где нет правды. А правда - это первая ступень к миру.

Пусть Франция покраснеет не от флага, а от стыда.
Пусть молчание станет голосом.
И пусть этот голос станет криком совести.