Наступление новой тьмы война миров

На фоне сгущающейся над миром тьмы победа ультраправой идеологии и возвращение фашизма к своей классической форме 1930–1940-х годов ХХ века становятся лишь вопросом времени.

Так называемый «толерантный» и «демократический» фашизм стремительно сбрасывает маску и превращается в архаичное, грубое, прямолинейное чудовище. Ультраправые, переполнившие улицы Лондона, Парижа и других столиц, уже выступают против псевдолевых властей, опираясь на симпатии измученных обывателей, чьи страхи и проблемы делают их необыкновенно восприимчивыми к самой примитивной пропаганде. Мы словно переживаем дежавю, и вновь толпа, приведённая в движение, оказывается неспособной распознать написанный для неё заранее сценарий.

В дневниках Альбера Камю, написанных в оккупированном Париже, есть такой эпизод: немецкий солдат гладит щенка, и тот, виляя хвостиком, идёт за ним. Француз, наблюдающий это, испытывает всплеск национализма и ощущает предательство, поскольку ему кажется, что щенок изменил Франции.

Ультраправые, переполнившие улицы Лондона, Парижа и других столиц, уже выступают против псевдолевых властей, опираясь на симпатии измученных обывателей, чьи страхи и проблемы делают их необыкновенно восприимчивыми к самой примитивной пропаганде

Любая реакционная волна начинается именно с таких вот мелких эпизодов. На глазах у того парижанина Франция продержалась всего сорок дней и бесславно капитулировала. Франция оказалась разрубленной пополам, но обыватель, раздражённый «предательством» щенка, продолжал жить так, словно ничего не произошло.

Французские коммунисты тысячами гибли в боях или под пытками гестапо, но мелкий буржуа обрушивал гнев не на нацистов, а на коммунистов: «Зачем они сопротивляются? Не дают спокойно жить». Коллаборационисты ежедневно проходили мимо, и ни один не слышал упрёка в свой адрес. Национализм в тот момент был опасен, поскольку не был санкционирован властью. Те, кто шёл на смерть в борьбе с нацизмом, не были националистами и не могли ими быть. Они воевали не за одну нацию против другой, а за саму человечность.

Зато мелкий буржуа, раздражённый покорным щенком, был именно националистом. Вокруг него убивали сограждан, но он предпочитал этого не замечать. Быть националистом просто: пнуть щенка, обозвать женщину, погрозить кулаком в пустоту — и считай, дело сделано. Пока другие воюют и умирают, можно бить себя кулаком в грудь и кричать о любви к родине, а после — писать мемуары. В противостоянии патриотов и националистов хлеб и привилегии всегда достаются последним, потому что спрос на них является непреходящим.

Французские коммунисты тысячами гибли в боях или под пытками гестапо, но мелкий буржуа обрушивал гнев не на нацистов, а на коммунистов

Камю писал о том, как французы превратились в мелких буржуа, чиновников и мидинеток, которых сделали легальными революционерами. С разрешения властей они готовили заговоры и играли в бунтовщиков под бдительным присмотром полиции. И действительно, после войны французская толпа направила ненависть не против настоящих предателей и коллаборационистов, а против женщин, вступивших в интимные отношения с оккупантами. Несчастных брили налысо, раздевали, избивали и изгоняли. Легальный бунт. Тот же парижанин, который когда-то злился на щенка, теперь заменил его «падшими женщинами».

Спустя четверть века после Камю Жан-Поль Сартр с горечью констатировал: «Классовое сознание существует только у эксплуатирующих классов. У эксплуатируемых его нет». И именно это позволяет угнетателям объединяться в моменты угрозы, тогда как угнетённые остаются разрозненными и атомизированными. И чтобы навсегда закрепить это разделение, в арсенале господствующих классов всегда есть национальные, религиозные и расовые инструменты. Их легитимизируют пропагандой, законами, медийными кампаниями.

Выбор того самого парижанина был не в пользу патриотизма, а в пользу национализма. Его мишенью стал не немецкий солдат, а щенок и несчастные женщины. Настоящие же виновники — сотни тысяч предателей, доносчиков и полицейских, работавших на нацистов, остались в стороне. Символами той Франции стали и герои Сопротивления, и коллаборационист Люсьен Лакомб. Когда Луи Мал снял фильм «Лакомб Люсьен», националисты встретили его враждебно, не желая видеть в зеркале самих себя.

Манн ошибся: он думал, что режим Гитлера не продержится и восьми месяцев, однако не учёл силы национализма, узаконенного государством

Франкфуртская школа справедливо утверждала: «Те, кто не способен критиковать фашизм, не должны критиковать капитализм». Национализм мелкой буржуазии — плоть от плоти капитализма. Классовое сознание угнетателей сеет семена национализма, которые с готовностью пожинают угнетённые.

В январе 1933 года, когда Гитлер стал канцлером, а мелкая буржуазия встретила это аплодисментами, Томас Манн написал: «Они не хотели раствориться среди пролетарских масс». Быть пролетарием — значит сопротивляться, значит не быть националистом.

Но для мелкой буржуазии это было слишком тяжёлым испытанием. Манн ошибся: он думал, что режим Гитлера не продержится и восьми месяцев, однако не учёл силы национализма, узаконенного государством.

Сегодня эта сила возвращается, обретая форму и голос. И каждый новый «парижанин» вместо тяжёлого сопротивления выбирает удобный национализм.

Именно так и начинается новая тьма…